Сергеевский допускает возможность признания второго вида обнаружения умысла в качестве самостоятельного преступления, если в нем самом уже заключается вред. Однако приведенный пример о подбрасывании подметных писем с угрозой поджога показывает, что автор не различает обнаружение умысла и преступления, совершаемого в вербальной форме.

Приготовление к совершению преступления как стадия предварительной преступной деятельности впервые выделено во французском законодательстве 279; немецкое и российское законодательство его не знало. В ст. 8 Уложения о наказаниях уголовных и исправительных оно определяется как приискание или приобретение средств для совершения преступного деяния. По сути, об этом же говорится в ст. 50 Уголовного уложения – «приобретение или приспособление средств для приведения в исполнение умышленного преступного деяния».

В теории уголовного права приготовительные действия трактуются более широко. К ним относятся «запас материалов и средств; приспособление этих материалов и средств к употреблению для предположенной цели; собирание необходимых сведений о времени и месте, удобных для совершения преступного деяния; устранение препятствий, которые могут явиться; поставление себя самого в надлежащее положение для начала действий. Кроме того, сюда же могут быть отнесены: приготовление средств для избежания наказания, принятие мер, которые дали бы возможность воспользоваться плодами преступного деяния» 280.

Как видим, в характеристике приготовления криминалисты XIX в. близко подошли к современной трактовке этой стадии совершения преступления.

По общему правилу приготовление к преступлению уголовно ненаказуемо. Ответственность наступает лишь за приготовительные действия к совершению преступлений, когда об этом прямо говорится в законе. Например, согласно Уложению о наказаниях уголовных и исправительных предусмотрена уголовная ответственность за приготовление к убийству, за поджог как приготовление к совершению другого преступления и т. д.

При оценке взглядов Сергеевского на покушение, соотношение приготовления и покушения как стадий совершения преступления надо исходить из того, что деление предварительной преступной деятельности на указанные виды он признавал неправомерным. «Как бы мы ни определяли приготовление и покушение, всегда останутся в конкретных случаях такие формы, которые не подойдут ни под то, ни под другое определение, и авторы признавали, наоборот, одинаково будут приближаться и к тому, и к другому определению… Прием старого права, не отделявшего приготовление от покушения формальными признаками и рассматривавшего всю предварительную деятельность как одно целое, заслуживает предпочтения…» 281.

Впервые эта позиция ученым была высказана в 1883 г. в замечаниях на проект общей части Уголовного уложения, однако законодатель, на наш взгляд, обоснованно ее отверг. В целом не была она воспринята и в российской науке уголовного права 282, хотя, надо сказать, такая точка зрения высказывалась в зарубежном уголовном праве и исходила из того, что граница между приготовлением и покушением произвольна и неясна 283.

Уголовное законодательство ряда стран содержало определения, позволявшие отграничивать приготовление к преступлению от покушения на него 284. В литературе же существенным признаком, отличающим указанные стадии совершения преступления, признавалось начало исполнения самого преступления или, как тогда выражались, выполнение действий, направленных к воспроизведению одного из элементов состава преступного деяния.

Сергеевский критикует указанную точку зрения и, думается, делает это безосновательно. Он исходит из того, что, во-первых, не ко всем преступлениям данная рекомендация применима. В качестве примера он приводит убийство из засады. По его мнению, всякий ушедший в засаду, уже совершает покушение на убийство. И наоборот, связывание человека с целью введения яда фактически образует покушение, хотя по упомянутой выше концепции, таковым не является, так как не направлено к «воспроизведению элементов состава отравления».