Квадрат стал уже совсем тусклым и маленьким, воздух был теплый, сырой, и пахло креозотом. Она почувствовала, что дышит ртом. Под колеблющимся светом свечи на шляпе управляющего вверх тянулась полоса желтоватой породы. Чем глубже они погружались, тем уже казалась шахта, стены норовили сомкнуться, стиснуть хрупкую клеть. Если что‑нибудь подастся, рухнет, они все будут вдавлены в каменную толщу, будто окаменелости.

– Все хорошо? – спросил Оливер.

Сплошная тень, он с высоты своего роста, наверно, смотрел на нее; почему‑то она чувствовала, что он улыбается. Он теснее прижал к себе локтем ее ладонь.

– Разумеется, все с ней в лучшем виде, – сказал Прагер. – Она крепкого десятка. Не из тех дамочек, что взвизгивают.

– Я не смею, – пролепетала Сюзан. – Если взвизгну, то буду визжать без остановки.

Их смех успокоил ее. Для них этот спуск в Аид был как по лестнице сойти с этажа на этаж.

Пламя единственной свечи подрагивало, их тени скользили по плывущему вверх камню. Потом камень сменили доски, клеть качнулась, зацепившись за что‑то, Сюзан обмерла, клеть высвободилась, продребезжала мимо какого‑то препятствия. Открылась широкая дыра в стене, тускло высвеченная из кромешного мрака, и в ней она увидела полную руды вагонетку, рядом стоял мужчина, но все это уже, скользя, уходило из глаз, полуувиденное.

– Здорово, Томми! – сказал Оливер медленно уплывающему призраку. – Мы дальше, на четыреста. Подожди маленько.

Дыра уже закрылась, призрак стерся, начиная с головы. Чумазое лицо, белки глаз, желтое пятно света, темное туловище, темные ноги, вагонетка – все исчезло. Вместо досок опять мокрый камень.

– Вот была натура для вашего карандаша, – сказал Конрад Прагер.

– Скорее для кисти Рембрандта.

Ее сердце все еще испуганно стучало из‑за качнувшейся клети; нежданная встреча повергла ее в дрожь. Как будто в доме распахнулась ставня и на ужасный миг внутрь заглянуло дикое лицо, а затем вновь кануло в свою черноту. Жутко было подумать, что вся изрытая гора кишит такими людьми, как этот. Под ее ногами, когда она ходила наверху, под ее табуреткой и зонтиком, когда она рисовала, под верандой, когда она качала младенца, подобные ему существа махали кайлами, бурили скважины, гребли лопатами, толкали вагонетки, опускались в клетях еще глубже, чем она, пробирались ощупью по темным выработкам с муравьиной энергией. От этой мысли по рукам поползли мурашки; словно она вдруг обнаружила, что ее кровеносные сосуды полны крохотных, деловитых, видимых глазу вредителей.

Еще одна дощатая стенка, еще один проход, на этот раз пустой, только с уходящими в глубину рельсами – с парой радиусов, вырезанных из темноты, исчезающих задолго до неведомого центра, к которому их протянули. Отверстие закрылось, они опускались глубже, клеть стонала. Желтоватый камень кончился, теперь пошли мокрые черные поверхности, дававшие зеленоватые отблески.

– Тут начался серпентинит, – сказал Оливер Прагеру.

Ниже, ниже. Воздух все больше давил. Стойкий запах креозота напомнил ей лечебную бензойную настойку, которой она дышала через трубочку.

– Следующий уровень наш, – сказал Оливер. – Что‑нибудь не так?

– Нет. О нет.

Но она была рада, когда в стволе шахты открылся новый проход. Мистер Кендалл, наблюдавший, как поднимался пол, дернул за трос колокола, клеть содрогнулась и с лязгом остановилась. Стон умолк; слышен стал одинокий звук капающей воды. Когда Сюзан с помощью мужчин переступила из клети на неровный пол, Оливер чиркнул о свою одежду спичкой и зажег свечи ей, мистеру Прагеру и себе. Пятно света расширилось, и на сколько‑то вперед ей стал виден крепленый деревом штрек с игрушечными рельсами, сходившимися к невидимой точке, которая была то же самое, что полная чернота. По этому штреку они и пошли – Кендалл впереди, другие двое вели ее под локти. Неизбежно пришла мысль о Данте, Вергилии и Беатриче, а Трегонинг наверху был Хароном этого вертикального Стикса; но, подумав, как глупо эта мысль прозвучала бы, она ее вымарала. Затаскано, сказал бы, наверно, Оливер.