– Но он твой, он к тебе привязан, – сказала Сюзан. – Смотри, как он следит за каждым твоим движением.

– Это не важно, он должен стать твоим. Вот для чего он у нас: чтобы тебя охранять. Будет отлынивать – сделаю из него половик. Слыхал, ты?

Пес повел глазами и повернул голову назад, не отрывая зад от пола.

– Ну, Чужак, – сказала Сюзан и отломила кусок хлеба. Песьи глаза крутанулись обратно и уставились на хлеб. Она кинула кусок, он схватил его на лету и оглушительно чавкнул, чем заставил обоих рассмеяться. Поверх его широкой черной головы Сюзан взглянула Оливеру в глаза. – Ты меня точно избалуешь.

– Очень надеюсь, – повторил он.

И тут она не смогла уже сдержаться.

– Оливер…

– Да?

– Скажи мне одну вещь.

– Какую?

– Только не сердись.

– Сердиться? На тебя?

– Это выглядит таким мелочным. Не достойным упоминания. Просто я не хочу ни малейшей тени между нами сейчас.

– Боже мой, что я такого натворил? – спросил Оливер. И чуть погодя что‑то медленно вступило в его лицо, что‑то упрямое и то ли гадливое, то ли виноватое, то ли уклончивое. Она смотрела на него в панике, вспомнив, что говорила о нем его мать: что мальчиком, если его стыдили по какому‑нибудь поводу, он никогда не защищался, не оправдывался, только закрывался, будто раковина. Сюзан не хотела, чтобы он закрывался, хотела все выяснить и поставить точку. Его глаза – голубые камешки на загорелом лице – встретились с ее глазами и ушли в сторону. Она ждала, чувствуя себя несчастной. – Я знаю, о чем ты, – сказал он. – Можешь не говорить ничего.

– Значит, это не забывчивость с твоей стороны.

– Нет, не забывчивость.

– Но что же?

Он смотрел поверх ее головы, его интересовала долина. В том, как он повел плечами, ей почудилось раздражение.

– Дело не в деньгах, – сказала она. – Деньги у меня были, мне их не жаль, я безболезненно могла их потратить на приезд к тебе. Но ты в письме ни словом об этом не обмолвился. Я подумала, а вдруг… не знаю. Мне стыдно было перед папой. Мучила мысль, что он отправляет меня к человеку, которого, может быть, считает не знающим…

– Своего долга? – спросил Оливер почти саркастически. – Я знал его и знаю.

– Так в чем же дело?

В раздражении он повернулся и посмотрел ей прямо в глаза.

– А в том, что у меня не было столько.

– Но ты же писал, что скопил что‑то.

Он сделал широкий жест рукой.

– Вот куда все ушло.

– В дом? Я думала, рудник согласился все оплатить.

– Да, Кендалл согласился. Управляющий. А потом передумал.

– Но он же обещал!

– Конечно, – сказал Оливер. – Но потом кто‑то перерасходовал на один из домов в асьенде, и Кендалл сказал: никаких больше обновлений жилья.

– Но это нечестно! – воскликнула она. – Почему ты не сообщил мистеру Прагеру?

В его усмешке сквозило изумление.

– Что? Плакаться на него Конраду?

– Тогда тебе следовало просто отказаться от ремонта. Мы могли бы довольствоваться тем, что было.

– Я бы мог, – сказал Оливер. – Но ты – нет. Я бы ни за что тебе не позволил.

– Ох, прости меня! Я не понимала. Я так дорого тебе обхожусь.

– Мне сдается, это я тебе дорого обхожусь. Сколько ты потратила на эти билеты?

– Не скажу.

Они смотрели друг на друга почти сердито. Она простила ему все, кроме молчания. Одно объясняющее слово – и она была бы избавлена от всех сомнений в нем. Но о том, чтобы позволить ему возместить ей трату, и речи не могло быть. Не всем тяготам ложиться на его плечи. Он глядел на нее в упор, в глазах все еще было упрямство. Она хотела взять его и потрясти.

– Ну какой же ты… Ну почему ты мне не сообщил?

Она увидела, как его брови пошли вверх. Глаза, как всякий раз, когда он улыбался, превратились в выгнутые кверху серпики. Несмотря на молодость, от уголков его глаз веерами шли глубокие морщинки, из‑за чего все время казалось, что он начинает улыбаться. А сейчас он и правда улыбался. Не собирался дальше хмуриться. Они оставили размолвку позади.