Терпеливо, как будто разъясняя компрометирующее обстоятельство, он проговорил:

– Сестра моего отца вышла замуж за Лаймана Бичера[26]. От нее пошел весь этот выводок: Генри Уорд, Томас, Кэтрин, миссис Стоу и кузина Мэри Перкинс, она лучшая из всего потомства. – Он сложил очки и сунул их обратно в карман. Под усами блеснули зубы – он очень даже привлекателен был, когда шутливо настроен. – На днях она рассказывала мне историю своей жизни. Говорит, росла дочерью Лаймана Бичера, затем стала сестрой Гарриет Бичер-Стоу, а напоследок стукнулась о дно, заделавшись тещей Эдварда Эверетта Хейла[27]. Она единственная из всей компании умеет смеяться.

Он показал, что и сам умеет смеяться, этот серьезный юноша. Они очень весело смеялись вдвоем, но тут дверь открылась, и в библиотеку просунула голову Эмма Бич.

– Сюзан? О, мистер Уорд. Боже, ну какие же вы хитрые оба! Чем тут занимаетесь, изучаете искусство?

– Обсуждаем кровь, текущую в жилах Бичеров, – сказал Оливер.

У Эммы были острые карие глаза и хороший нюх на амуры. Она чуть слышно потянула носом воздух. Но потом в дальних комнатах опять зазвучало пианино.

– Сюзан, прошу прощения, но тут Дикки Дрейк, ему надо двигаться дальше, но говорит, не уйдет, пока не станцует с тобой кадриль, а Уолдо божится, что у него на тебя такие же права и не на йоту меньше. Они в подпитии.

Сюзан уже встала со своего места у окна и искала, куда бы приткнуть блокнот. И тут мой дед, нимало не встревоженный спросом на его собеседницу и способный, оказывается, не только смеяться, но и улыбаться, говорит:

– Оставьте мне, я за ним пригляжу.

Она отдала ему блокнот и отправилась танцевать с Дрейками, они вели себя довольно‑таки развязно, но ничего страшного, все‑таки это были братья Огасты. Годы и годы спустя, то ли просто по доброте, то ли все еще испытывая некое чувство к подруге сестры, Уолдо поможет мужу Сюзан в трудную минуту, выхлопотав ему подряд на обследование серебряного рудника в Мексике; а муж Огасты, заказав Сюзан путевые очерки, даст ей возможность поехать с Оливером. Впечатляет, насколько жизнь моих деда и бабки зависела от долгосрочных связей, дружб и родственных отношений. Вопреки мифу, Запад создавали не только пионеры, отбросившие все, кроме топора и ружья.

Среди красавиц, блиставших под Новый год в Бич-хаусе, Сюзан была не самой заметной, и она могла перестать танцевать, когда ей захочется. Ей захотелось, как только Дрейки ушли. Много лет спустя, когда она рассказывала о том вечере в своих воспоминаниях, ей, как мне сейчас, был внятен эффект Доплера. Она оглядывалась на то, что было шестьдесят с лишним лет назад, для меня это события более чем вековой давности, но я думаю, что воспринимаю примерно тот же звук или звуки, что она: голос будущего, которое шло к девушке двадцати одного года, и более темный удаляющийся голос прошлого, слышный женщине в восемьдесят четыре.

Гостиные в тот предновогодний вечер наполняла большая компания, люди перемещались, менялись местами, но были и те, кто сидел у окна. Снаружи стемнело. Сидя подле громадного оконного стекла, я видела в нем, точно в зеркале, всех собравшихся; мы отражались в нем на ночном фоне, ненавязчиво усеянном огоньками. Наши фигуры, смягченные и таинственно облагороженные: чарующая картина! Одно лицо на переднем плане отчетливо выступало из темноты наружного мира. При мне был мой блокнот, и я попыталась это лицо нарисовать – благо оно как раз было на уровне моих глаз, – и вышло так, что это лицо, единственное из всех, отраженных в окне, осталось в моей жизни. Все прочие давно из нее ушли; большинства уже нет на свете.