– Шуйские проклятый, бунташный род. Поделом им. Ядовитое семя.

– Что до того Борису. Его другое гложет.

Елданко подал тяжелое верхнее платье. С трудом Федор натянул его на себя

Суббота говорил

– Пускай их…Годунов вперед глядит…Что после царя Федора будет. Шуйские Рюриковичи и они первые у трона. Пусть жрут друг друга.

– Ты про Дмитрия совсем забыл.

– Нет, княже, я все помню.

Елданко торжественно внес высокую горлатную шапку. Суббота отобрал ее и сам почтительно водрузил на голову Федора.

– Как? –спросил Федор.

– Грозен яко лев рычащий. Блистаешь яко солнце полуденное.

– Потею и пахну яко сто онуч мужицких. Хожу яко в уборную не поспел, да еще и печная труба на голове. Елданко, давай меняться жизнями.

– Терпи, княже.

– Терплю. Самый распоследний посадский вольнее меня. Жениться по собственной воле не могу. Хорошо ли это, Суббота?

– Не знаю. Я не ты.

– И я пока не я....– сменил вдруг свой задорный веселый тон Федор Никитич. И показалось вдруг Субботе, что не боярская шапка на воспитаннике его,, а что-то более золотое: то ли шапка царская, то ли клобук белый патриарший..

– Чего смеешься, Суббота?

Зотов согнал с сурового лица легкую улыбку.

– Так…Привидится дурь всякая.

ХХХ

В темной комнате перед Каракутом стояли хозяин и хозяйка постоялого двора. Плотные. Похожие друг на друга. Коробкообразные. У обоих под левым глазом аккуратные синяки фингалы. У хозяйки чугунок со щами.

– И за что? Ни за что. – выговаривал хозяин Каракуту

– Говорил вина ему не давать.

– Так и не давали.

Хозяйка вмешалась.

– Чертячья перетычка. Как перед Михаилом Берлиберийским. До конца стояли. Ухват бабушкин аб евоный хребет анафемский сломала.

Хозяин поспешил на помощь жене.

– Ох и ухватский был ухват из железа свейского. Убытков сколько от Рыбки твово. Он ведь и зверюгу своего опоил. Вдвоем бочку приговорили, шельмы.

– Щи теплые?– Каракут спросил хозяйку.

– Сутошные. Достала только.

Каракут взял чугунок.

– А мордопорча? Как бабу мою подбил, гляди. – не отставал хозяин.

Каракут оставил чугунок. Открыл железный сундук. Достал серебристую песцовую шкурку. Завязал его вокруг шеи хозяйки. Другую шкурку вокруг шеи хозяина.

– Это че?– спросила хозяйка.

– За беспокойство.

– А ухват?

Каракут вздохнул. Снл с шеи хозяина шкурку. Бросил в сундук. Высыпал в руку хозяина горсть медяков.

– Божий он у тебя человек, хозяйка. Не стяжатель, но дурак дураком.

Каракут появился на пороге постоялого двора. Вкусно ел щи из чугунка. Слышно было как сзади голосит хозяйка.

– Да мы бы всему воинству небесному ухваты купили бы пенек ты нерастыканый.

Слышен удар и жалобный скулеж хозяина. Каракут закрыл дверь.

Каракут шел по двору. Обошел мохнатый бежевый холмик и остановился. Перед ним открылась эпическая картина. Рыбка и его верблюд Васька спали, едва ли не обнявшись, и храпели едино в одну дуду. Каракут поставил на землю чугунок. Рыбка открыл один глаз и тут же закрыл. Стремительно и ненатурально захрапел. Каракут говорил в пространство, как будто не заметив этого.

– А хороший был песец. Серебряный. Жаль что отдал.

– Этим жадюгам. – Рыбка сел, зевая.

– Ты их видал? Великая мордопорча. Так что по грехам по грехам Рыбка казак. Подымайся и Ваську подымай или не поднимается?

– Не знаю. Вчера как верблюда пил.

– А он и есть верблюда

.– Ну да?

– Только ему не говори.

Пока собрались, пока Ваську растолкали, майский свежий денек прочно утвердился. Каракут взлетел в седло. Левая рука на рукоятке черкесской шашки. Оглянул свой небольшой поезд. Погрозил шутливо Рыбке. Тот качался дремотно и полупьяно среди горбов понурого Васьки. Каракут махнул рукой. Двинулись.