– Давайте.

– Сади его. – сказал Мишка.

– Сам сади. У меня седло дареное.

– Так че? Пожрать не дадите? – влез в разговор помяс.

– Вот закавыка. – пожаловался Мишка – И не двинешь ему как следует. Измажешься.

Осип порыскал в седельных сумках и нашел у Мишки сухари и флягу . Бросил Андрюхе.

– Смотри флягу не сожри.

Помяс не ел и не пил. Сухари и кислое слабое разведенное винцо словно вдохнул в себя. Качалов и Волохов и глазом моргнуть не успели.

– И чего бегал? – спрашивал Осип.– Где ты еще винцом разживешься.

Помяс не ответил. Вытянулся на земле. Закрыл глаза. На лице его худом и плоском блестела безмятежная улыбка. Мишка и Осип соорудили люльку из двух раззеленевшихся сосенок. Положили в нее сонного помяса и крепко привязали, чтобы не потерять по дороге. Снова поместничали лениво и отправились в путь. Впереди довольный Волохов, позади добрый Мишка Качалов. К его седлу была привязана самодельная люлька, а в ней помяс в запойном от голодухи сне. У Брусенной избы были после полудня. Въехали в низкие ворота и прочертили две глубокие полосы в речном слежавшемся песке двора. Остановились прямо возле широкого бревенчатого крыльца с резными потемневшими перилами. Битяговский сошел вниз. У него были квадратные плечи, округлый живот крепкий как грецкий орех и седая перченая борода такая плотная, что напоминала шкуру старого волка.

– Кажись, сдох? – сказал Битяговский, оглядывая люльку.

– Не…Это не…-ответил Волохов. – Мишка придушил немного.

– Когда это? – удивился от неоправданной лжи Качалов. Дьяк не услышал. Он скомкал маленькое лицо Молчанова широкой ладонью.

– Ты чего это, Андрюх? А? Куда бежать собрался?

Еле ворочая сплющенными в трубочку губами, Молчанов промычал.

– В Москву.

– В Москву. – протянул Битяговский. – Так совсем не понимаю. Я ж тебя туда и сам направлю. Лошадка тебя повезет. Сначала телегу, а потом тебя на аркане. Не понимает народ своей благости.

Молчанов заверещал.

– В яму не сади боле…Не выдержу.

– А куда тебя определить. – задумался Битяговский.

– Куды хошь…И пожрать бы…

Битяговский повернулся к Качалову.

– В мыльню его.

– А потом?

– Что у нас в клетях нижних? – спросил дьяк.

Качалов отвечал бойко.

– Гостя Трюхана майно. Конопля неразобранная. Кадушка с квасом. Кабысдох дворовый к цепке чугунной прилагающийся.

– Злой?

– Тещей кличуть. Микитке Едокову надысь портки спустила.

– Да ты что же это, дьяк? – слабым голосом возмутился Молчанов.

– Попортим, господине. – заметил почтительно Волохов.

Дьяк подумал и решил споро, государственно.

– Тещу выселить, помяса в колодки. Всех кормить сообразно чину.

Мишка поволок люльку с Молчановым в сторону мыльни, а Битяговский прошелся по двору. Закрепить хозяйство верным глазом. День был на переломе. Углич город тихий, глубинный. После полудня и мухи не летали. Висели в воздухе недвижимо. А Битяговский работал. Таков был приказной московский порядок. На двор Брусеной избы свозили царев оброк с окрестных монастырей и сел. Здесь перебирали, раскладывали по особым клетям зерно, битую птицу, рыбу и полотно. Работала кузня. В углу обширного двора скучал в неровной шеренге отряд стрельцов. Перед строем стрелецкий голова Семенов отчитывал молодого высокого стрельца с малиновым смущенным лицом. Семенов тряс фитильной пищалью и шумел открытым черным ртом. Но так лениво и нехотя, что Битяговский поморшился. " Оттого и беды наши" – внезапно подумал дьяк.– "Что вроде бы по уму да без сердца. Но он то не таков. Нет не таков." – убедил сам себя дьяк и поднялся по ступенькам. Дело надо было дальше делать. Пробу сымать с монастырского меда в счет прошлогодних недоимок. Чарки две-три не более. Дьяк меры во всем держался.