– Не американка? Загляни в свой паспорт! – не раз советовал ей Сами.

Она отвечала:

– Ты знаешь, о чем я.

Она остается тут гостьей, вот что она имела в виду. Навеки гостья, а потому старалась вести себя как можно лучше. Может быть, живя в Иране, она бы позволила себе небрежность. Нет, она бы, конечно, распускаться не стала, к чему такие крайности, но дома могла бы ходить в халате, как мама и тетушки. Или нет? Она даже вообразить не могла, как обернулась бы ее жизнь, если бы она не уехала в Балтимор.

Сьюзен начала отказываться от утреннего сна. Уложишь ее – может быть, заснет, а может, и нет, и Мариам, ожидая, как выйдет на этот раз, читала газету, листала журнал, делала что-то, не требующее сосредоточенности. Если и через полчаса девочка подавала голос, Мариам вынимала ее из кроватки. Они снова проходили через обряд приветствия: Сьюзен: «Ах», Мариам: «Сью-Сью-Сью». Потом Мариам меняла Сьюзен подгузник и вывозила на прогулку.

Тротуаров здесь не было. Как это? – поражалась Мариам. Выстроили целый квартал, длинные изогнутые улицы с огромными новыми, с пылу с жару, домами, у домов сводчатые окна в два этажа, входная дверь удвоенной ширины, гараж на три машины – и никому не пришло в голову, что тут люди будут гулять? И деревьев нет, если не считать понатыканные в каждом дворике жалкие веточки (дворики миниатюрные, почти всю землю заняли дома). Пока стояла жара, Мариам предпочитала оставаться с девочкой дома, ведь за дверью не найти и полоски тени, от асфальта жаром так и пышет. Но с наступлением осени хотелось больше бывать на солнце. Теперь Мариам растягивала прогулки до обеда, обходя гладкие, однообразные и пугающе пустынные улицы Фокс-фут-Акрс. На ходу она комментировала: «Машина, Сьюзен! Видишь машину? Почтовый ящик! Видишь почтовый ящик?»

Иногда встречались белки, собаки, которых выгуливали на поводках, детки – в больших колясках и в прогулочных. Так много можно показать девочке.

Обедала Сьюзен детским пюре, Мариам – салатом. Затем Сьюзен недолго играла в гостиной, примыкавшей к кухне, а Мариам мыла посуду, после – бутылочка и сон, на этот раз уже достаточно долгий, Мариам успевала что-нибудь приготовить Сами и Зибе на ужин. Не то чтобы они этого от нее ожидали, но ей всегда нравилось готовить, а Зибе, как выяснилось, не особо. Если молодых предоставить самим себе, они перейдут на постные полуфабрикаты.

Пока рис булькал, Мариам прибирала в доме. Складывала игрушки Сьюзен в ящик, выносила на помойку пакет с использованными подгузниками. Складывала по порядку газеты и журналы, но никогда не выбрасывала ни клочка бумаги, даже рекламу пиццы, опасаясь нарушить чужие правила.

Снова ей вспомнилась мать – как она с трудом нагибается, поднимает фантик от жвачки и молча, чуть ли не с почтением кладет в пепельницу на журнальном столике.

Этот дом был так же велик, как все по соседству, для каждого занятия отдельная комната – не только гостиная, но и комната для спортивных упражнений, и компьютерная, в обеих пол от стены до стены респектабельного, почти белого, но не совсем, оттенка. Персидских ковров тут не увидишь, но о том, что здесь живут иранцы, можно догадаться по подаркам, которые хранятся в парадном буфете столовой, – исфаханские кофейные сервизы, стаканы для чая в серебряной оправе. Игровую комнату принялись набивать игрушками, едва получили из агентства фотографию Сьюзен. Детскую подготовили еще раньше – и кроватку, и комод, и пеленальный столик приобрели еще тогда, когда Зиба впервые попыталась забеременеть. Мать сказала бы, что, готовясь так заранее, они сами себя и сглазили. «Разве я вас не предупреждала?» – повторяла бы она из месяца в месяц, каждый раз, когда Зиба терпела очередное поражение. Мариам же советовала Зибе не переживать: со временем все произойдет само собой. «Будет у вас ребенок! Полный дом детей будет! – говорила она. И даже рассказала, как сама долго ждала первенца: – Пять лет мы старались, пока не родился Сами. Я была в отчаянии».