– Михаил Борисович! А часто умирают от малярии? – не унимался Резцов.

– Нет, не часто. Из двухсот-трёхсот миллионов случаев ежегодно примерно один-полтора процента заканчиваются смертью. Но это всё зависит от индивидуальных особенностей человека. Очень опасна малярия для детей любого возраста и беременных женщин. Там количество летальных исходов больше двадцати процентов. Потом ещё влияет личная гигиена, внутренние болячки, особенно хронические… – тихо проговорил доктор.

– Так один процент – это ж целых два-три миллиона человек! – быстро сообразил Мастаков. – Вот это дела!

– Да, Коля, это три-четыре миллиона человек! Это зафиксированный факт! Но это всего в мире. И самое большое число заражённых в Африке, поэтому для России этот показатель намного меньше! – заключил Войский.

Он заставил бойцов снять верхнюю одежду, поочерёдно послушал их дыхание, посчитал пульс и с удовлетворением отметил, что дела не так плохи, как могли бы быть.

И опять они остались одни, и опять они вели беседы о жизни и смерти, о том, что волновало их и мучило. Забывшись, они спали, и в полудрёме им снились берега морей и океанов, райские сады и бескрайние степи…

Проснувшись однажды поутру, Николай приподнялся с кровати и осмотрелся. Резцова в палате не было. «Видимо пошёл по надобности», – подумал он.

Но прошёл час, другой, а Сашка не возвращался. Николай встал, оделся и побрёл по коридору. Слабость одолевала, но он, превозмогая себя, вышел из флигеля и дошёл до дежурного по штабу. Дежурил помкомвзвода Синенко, которого Мастаков знал давно – многие дороги и стычки с басмачами они прошли вместе.

– Гришунь, ты не видел Сашку Резцова? – спросил Николай.

– Нет твоего друга, застрелился он, – тяжко выдохнул Синенко.

– Да как же так? Да что же это такое творится? Как он мог позволить себе уйти навсегда, бросив меня умирать в этой глуши? – чуть не всхлипывая, запричитал Николай. – Ну и дела! Вот хрень так хрень!

– Успокойся, ему было очень плохо, и он не мог больше терпеть! Уж очень сильно болела голова, разрывалась! – прояснил ситуацию Григорий.

– Да как же он посмел смалодушничать так? – не унимался Мастаков.

– А ты сам рассуди, что делать человеку: ещё промучиться полгода-год в лазарете и сдохнуть калекой или закончить все свои мученья разом. Ни бабу полюбить, ни детей иметь, ни работать, ни веселиться! Пулю в лоб и точка! Вот он такое принял решение, значит! – подвёл итог своим рассуждениям Синенко.

– А он что, был у тебя перед смертью? – вопрошал Николай.

– Да, он пришёл ночью и всё рассказал о своей бестолковой жизни. Но больше всего его удручала безысходность! Ведь лекарства-то нет и не предвидится! Это-то факт! И от него никуда не уйдёшь! Вот так-то, Николаша, думай, как жить! – заключил дежурный.

– Да, подвёл он меня, крупно! – полушёпотом ответил Николай.

– Ты иди к доктору, попроси спирта, может, полегчает, – посоветовал Григорий.

Смерть друга, такая нелепая и неожиданная, как удар из-за угла, была жестокой и резкой и перевернула судьбу и сознание двадцатичетырёхлетнего командира разведотряда. Он побежал к доктору, выпросил полстакана спирта и выпил его залпом, не закусывая. Спирт не брал его…

– Ну что, тошно? – несколько раз подряд спрашивал его Войский. – А мне, понимаешь, ещё тошнее! Ведь я доктор и ничего не смог сделать, чтобы молодой парень нормально жил. Вот чёртова ситуация!

– Не надо было так откровенно рассказывать нам об этой болезни. Сашка оказался слишком впечатлительным, – поддержал разговор Николай.

Сам для себя Николай решил, что он, Мастаков Николай Степанович, обязан бороться с болезнью и не сдаваться: ради жизни на земле, ради памяти о друге – Сашке Резцове, ради своих сестёр, ради памяти родителей. «Всё буду терпеть, но я преодолею себя и выживу!» – чётко, как заповедь, как клятву произнёс Николай вслух.