– Во-первых, неся бред, он может многое рассказать интересное и приоткрыть занавес тайны. Во-вторых: необходимо сфотографировать все его картины. Может, и они помогут разобраться, где он был и что он видел.

Паша на минуту задумался.

– Знаешь, а в этом что-то есть. Ну, а я что буду делать?

– А ты сходишь к бабке Ефросинье и своим обаянием подтолкнешь на откровенный разговор. Пусть она как можно больше расскажет про лес Нечистого, где она собирает травки и коренья.

– Ну, уж нет, – отмахнулся рукой Паша.

– Что нет? – не понял Федя.

– К ведьме я не пойду. С детства их побаиваюсь. Из двух зол я выбираю наименьшее: пойду к ван Гогу. Тем более, ты уже знаком с ведьминой внучкой. Тебе и карты в руки. А я заодно и ноутбук «подкормлю».

– Как знаешь, – пожал плечами Федя, хотя в душе обрадовался. Увидеться вновь с Лидой – не лишняя причина для хорошего настроения.

Паша взял ноутбук, фотоаппарат и бутылку самогона.

– А это зачем? – удивился Федор.

– А вдруг понадобится. Может Григорий при его помощи станет откровенным и словоохотливым.

– Логично. Тогда возьми и диктофон.

– ???

– Или ты думаешь, что сможешь слово в слово запомнить бред сумасшедшего?

– Конечно же, нет. – Он положил диктофон в карман. – Ну что, пошли?

– Пошли.

На одном из перекрёстков Кедровки их пути разошлись.

29.

Паша первым делом зашёл к Сергею, где поставил компьютер на зарядку, а сам отправился к Грише. Дом, в котором проживал местный сумасшедший художник, так и просился под гусеницы бульдозера. Он давно покосился, одним углом врос в землю. Немытые окна, некрашеные ставни, полусгнившие ступеньки крыльца, около которого образовались заросли крапивы. Все это навевало жалость и уныние.

Едва переступив порог избушки, Паша пожалел, что плотно позавтракал. Рвотные позывные были обильными. В единственной комнате висел тяжелый, вязкий, противно пахнущий воздух. На полу – слой грязи и пыли. Из мебели присутствовали только стол с горой грязной посуды, колченогий табурет и железная кровать, на которой кучей лежали какие-то старые тряпки, телогрейки и прожженный местами матрас.

– Хозяин, – громко позвал Паша. И из-под кучи тряпья показалась голова художника, с давно немытыми и нечесаными волосами, как на голове, так и на лице.

– Кто ты? Кто ты? Кто ты? – Гриша вылез на свет божий.

К спертому воздуху тут же добавился аромат немытого тела и нестиранных вещей.

– Поговорить надо.

– Слова – пустота. Слова – беда. Молчание – золото. Молчание – жизнь.

Паша показал бутылку самогона.

– А так?

Гриша испуганно замахал руками:

– Чур, меня! Чур, меня! Бесовское пойло. Придёт Кристоф Валлибальд, душу утянет. Уйди, уйди, уйди. – Он сильно взволновался.

– Хорошо, хорошо, – Паша поспешно спрятал бутылку. Огляделся и только сейчас заметил, что стены в избе оклеены не старыми обоями, как ему показалось сначала, а листами пожелтевшего ватмана с картинками.

– Ты рисуешь? – он стал внимательно разглядывать картины. Они все были написаны не то углём, не то опалёнными лучинами.

– Жизнь это. Память это. Прошлое. Тени. Одни лишь тени. – Он хаотично ходил по комнате и теребил свою седую бороду.

Паша отметил, что на картинах в основном изображены деревья. И не те, что растут за окошком. Они с Федором уже имели возможность лицезреть их. Деревья, что росли на Ведьмином болоте, при этом нарушая все законы природы, причудливо меняя направление роста, сплетаясь, создавая фантастические пейзажи. Он достал фотоаппарат и стал аккуратно, боясь пропустить хотя бы одну, снимать. Ван Гог на это не обратил никакого внимания. Всё ходил и чего-то говорил. Диктофон записывал весь этот бредовый монолог.