– Хорошо, что аппаратуру крепко закрепил.

До дна оврага оставалось всего несколько метров, и Федя преодолел их без приключений, если не считать того, что обжёгся крапивой и нацепил репьёв, некоторые из которых достигали размеров с кулак боксёра-тяжеловеса.

– Ни фига себе, – присвистнул от удивления Гончар и тут же приступил к измерениям. Радиоактивный фон превышал норму в несколько раз. Стрелка компаса крутилась без устали. Заодно Федя измерил себе пульс и кровяное давление. Набрал из ручья в бутылку ледяной воды, выкопал дёрн и сделал несколько фотоснимков.

Подъём оказался намного тяжелее спуска и занял времени в два раза больше. Наконец-то достиг края оврага, отстегнул рюкзак и закинул его. И тут появилась чья-то голова и рука.

– Давай, помогу, – голос был мягкий, сочный, грудной.

Наконец-то Федя вылез на свет божий и, жмурясь от яркого солнечного света, огляделся. Перед ним стояла внучка бабки Фроси, потомственная ведьма, и чуть улыбалась, глядя сверху вниз.

– Зря ты в одиночку затеял это, – с долей упрёка сказала она.

Федя поднялся на ноги и протянул ей руку:

– Спасибо.

Её ладошка была тёплой и мягкой.

– Пожалуйста.

– Фёдор, – представился он.

– Лида, – она осторожно высвободила свою ладошку и отошла, села на траву, прислонившись спиной к дереву. Федя стал сматывать трос. Как вести себя с внучкой ведьмы, он не знал. Она, наверняка, тоже ведьмочка. По крайней мере, её чёрные глубокие глазищи имели какую-то необузданную силу, какие-то колдовские чары. Он вновь почувствовал непонятное изменение внутри себя, не поддающееся никаким объяснениям.

– Как там?

– Жутко, – он старался не встречаться больше с нею взглядами, чтобы не чувствовать дискомфорт в душе.

– У тебя руки в крови.

– Ободрал о трос. Ничего страшного.

– А ты не скажи, – она улыбнулась в тот миг, когда Федя всё же решился посмотреть на неё. Улыбка сделала и без того милое лицо обворожительным. – У нас радиация повышена, и поэтому раны долго не заживают.

– А почему повышена?

– Залежи урана. Даже разрабатывать начинали, да быстро забросили. Я тебе для ран чудо мазь дам, которую моя бабушка изготавливает.

– Зелье? – без воли вылетели слова, но Лиду они даже не смутили. Она вновь улыбнулась, но теперь уже не от души. Как-то натянуто и даже виновато:

– А ты уже наслышан о моей бабушке? – она встала, отряхнула травинки с джинсов. – Ну, как хочешь, если боишься.

Её слова задели Гончарова.

– Вовсе я не боюсь. Пошли. – Он уже сложил свои вещи в рюкзак.

Тропинка была слишком узкой, и они шли рядом, иногда соприкасались плечами. И после каждого прикосновения Федю кидало в жар, словно он трогал горячую печку. В дом, хотя его и пригласили, он так и не решился зайти. Лида и не настаивала, вынесла мази:

– Это от ран. А это от комаров и гнуса. Хоть и не очень приятно пахнет, но одной капли хватит на три-четыре часа. А то я вижу, что ваша химия не особо отпугивает местных насекомых.

– Спасибо, – он вновь протянул руку. Так захотелось ещё раз ощутить тепло и нежность её ладони.

– Пожалуйста.

23.

Липатов начал уже дремать, когда услышал шорох около палатки. Сонливость словно ветром сдуло. Иван Иванович принял удобную позу и схватил бинокль.

Около палатки появился Паша, держа в руках ноутбук и свернутый кусок ватмана.

– Так, сначала обед, – почему-то громко произнес он сам себе и засуетился около пепелища. Чистил картошку, лук, морковь. Всё время что-то говорил себе под нос, но ветер как назло дул в его сторону, и слова уносились к реке. Потом Паша открыл ноутбук и развернул ватман. Липатов прилип к биноклю. «Карта! – догадался он. – И парень переносит её на диск». Пальцы Павла порхали, словно бабочки, над клавиатурой, и вскоре карта с её мельчайшими подробностями, целиком была перенесена на диск. Довольный своей работой, Паша кинул ватман в костер. От такого кощунства Липатов заскрипел зубами. Дальше ничего интересного не происходило. Паша просто сидел около костра, помешивал варево в котелке и молчал. Иногда бросал взгляды то на часы, то в сторону деревни. И вскоре на тропинке появился Федор. Заговорили друзья громко, и Липатову удалось услышать несколько фраз, хотя они не имели никакой ценности.