Но делать было совершенно нечего.

Чтобы как-то занять себя, Андрей пошел в баню, уже жарко протопленную – после вчерашнего мытья она и остыть еще толком не успела, – но пока с холодным чаном воды. Мимоходом он увидел свое отражение в бочке с водой: довольно длинная, давно не чесанная борода, темные густые усы, длинные, почти до плеч волосы. Князь остановился, хмыкнул, повернул назад в светелку. Он наконец-то понял, что нужно сделать в первую очередь.

Достав из ножен косарь, он покачал клинком возле окна, ловя блики на лезвие ножа. Острый клинок света не отражает – нечем. На затупившемся видна белая полоска. Его оружие полоски, разумеется, не показало, но несколько бликов вдоль клинка сверкнуло. Андрей достал из мешка свиток грубой бычьей кожи, растянул его на скамье и несколько минут старательно правил клинок, пока от бликов на его острие не осталось и следа. Затем снова отправился в баню, плеснул на голову чуть теплой водой из котла, намылил ее щелоком, встал к бочке и, медленно проводя косарем ото лба к затылку, быстро сбрил все волосы. Заодно, пока клинок остер, и бороду подкоротил до длины в два пальца.

Макушку с непривычки захолодило – тафья-то осталась в светелке. Князь окатил голову, вышел и чуть не сразу столкнулся с боярыней.

– Ты чего, Андрюша? – удивилась Ольга Юрьевна его свежебритой голове.

– Никакого монастыря и никакого траура, мама, – просто и обыденно сообщил Зверев. – Отец жив.

– Жив? – почему-то испугалась женщина, закрыв рот пальцами сразу обеих рук. – Откель ты… Ты был?..

– Да, да, на Козютином мху, – не стал открещиваться князь.

– Значит… Ой! – Закрыла она лицо ладонями.

– Собирай меня в путь, мама. Поеду батюшку выкупать. Слишком долго от него вестей нету. Видать, что-то не складывается.

– Жеуж-жо жив… – Боярыня кинулась Андрею на шею и заплакала уже открыто. – Жив, жив, жив… Смилостивился Господь… Отмолила…

– Жив, мама, жив. Я его привезу, не сомневайся. Завтра же отправлюсь.

– Завтра не получится, – всхлипнула Ольга Юрьевна. Как она ни переволновалась от нежданного известия, но хозяйка всегда оставалась хозяйкой. – Одежа вся холопов твоих постирана. Девки полощут ныне, опосля сушиться повесят. Пока еще высохнет… Да и лошадям роздых надобен, токмо с похода. Иных у меня в усадьбе нет, дружина-то наша вместе с батюшкой пропала. Ты и сам-то отдохни, сынок. Попарься, выспись вдосталь, горячего да вкусного поешь. В пути, знаю, разносолами не побалуешься. Радость какая… – Ольга Юрьевна отступила, старательно промокнула уголками платка глаза. – Пойдем, Андрюша. Я в трапезной уж накрывать велела. Проголодались люди с утра.

– Почему с утра? – не понял Зверев.

– Так ведь литургия же! – изумленно воззрилась на него матушка. – Перед причастием наедаться нельзя.

– А, ну да, – спохватился Андрей и три раза перекрестился. Но, видимо, недостаточно искренне: боярыня укоризненно покачала головой, потом безнадежно махнула рукой:

– Ступай, оденься к обеду.

Обед был скромным: кислые щи, каша с ветчиной, сыто и пироги с грибами. Чай, не пир все-таки, изысками и винами баловаться ни к чему. Князь, серебряной ложкой выгребая из миски ароматное варево, поглядывал на холопов.

Всего пятеро… Не много для дальнего пути, да еще через неспокойные земли. У Пахома истребовать? Так ведь ему самому мало, чтобы подворье в порядок привести. Да еще ведь и примчится, воспитанника одного не отпустит.

А уж насчет московского подворья… Там и пятерых мало за хозяйством следить – слишком большое. В Москве нужно не просто верного человека оставить, а умного и домовитого. Холопом не обойдешься.