Глазам больно – они устали.
Солдаты замерли, два офицера, выкидывая ноги, пошли навстречу друг другу.
…Дальность полета пули – три километра, прицельная дальность стрельбы – две тысячи метров. Планка на прицеле была отжата до отказа…
Офицеры сошлись точно у середины солдатского прямоугольника, остановились, приложив руки к козырькам…
И тогда он нажал на спусковой крючок. А потом уходил к лесу, не пригибаясь, во весь рост – он свое дело сделал, теперь скрываться было нечего. Партизанская пуля навылет прошила фашистское сердце. В лесах и селах об этом выстреле сложили легенды…
У него были свои счеты с комендантом. Это его имя было выбито дружками у самой вершины памятника: «Гафийка + Данько = любовь». Это его любовь измордовал фашистский кат. Данила Бондарчук отомстил, как подобает мужчине, – кровь за кровь…
– Данила Бондарчук, комсомольский секретарь? – не сразу поверил Остап Блакытный.
– Он после стал секретарем – как из леса вышел.
– В него наши недавно стреляли?
– Лежит Данила в больнице, пуля рядом с сердцем прошла…
Остап обхватил голову руками.
– Если бы я знал все это раньше…
– То что бы ты сделал?
– Предупредил Данилу… Я ведь, выходит, его вечный должник.
– У тебя будет еще возможность отдать свой долг Даниле.
Она сказала это жестко и твердо.
Опять пошли лесными тропами, и чем дальше уходили от жилья, тем гуще, непроходимее, сумрачнее становился лес. Остап кружил по полянам, чутко прислушивался к шуму деревьев, несколько раз останавливался и даже возвращался назад.
Девушка хотела сломать ветку, обмахнуться зеленым веером – в лесу было душно. Остап перехватил ее руку, предупредил, что здесь нельзя оставлять никаких следов. Потом исчезли веселые, прикрытые травами полянки. Мягко пружинил под ногами мох, поваленные ветрами деревья и в разгар дня были мокрыми, скользкими – солнечные лучи не пробивали густую крону.
– Далеко еще? Ноги сбила, тяжело идти.
– Скоро.
И действительно, когда, казалось, добрались уже до непролазных чащоб, из-за дерева вышел бандит с автоматом. Он протянул Остапу грязный платок, приказал завязать спутнице глаза.
– Геть! – раздраженно сказала Зорина. – Не буду из-за вашей вонючей ямы тряпку на очи набрасывать.
Бандеровец все-таки настоял на своем: приказ Стафийчука. Она побрела, спотыкаясь о корни, перепоясавшие землю. Опять куда-то сворачивали, петляли между деревьями, спускались в овраги.
– Ведьмаки проклятые, забрались к черту в зубы, – шипела Зорина, когда низкие ветки влажно скользили по лицу.
– Ты дывысь, зла яка! – удивлялся встретивший бандеровец.
Наконец остановились. Послышались неясные голоса, зашумел, сдвинувшись с места, здоровенный куст. «Ступенька… еще одна… и еще… – подсказывал Остап. – Все».
Зорина сорвала повязку. Она стояла в бункере. Стафийчук приветливо улыбался и протягивал руку.
Курьер бандитского подполья
– Чтоб вас… с вашей конспирацией!
Стафийчук рассмеялся, показав остренькие, мелкие, прокуренные до желтизны зубы. Засмеялись и двое других, сидевших на колченогих, крепко сколоченных табуретках.
Бункер, судя по добротности, был построен давно, основательно, еще в те времена, когда бандеровцы заботились не о временном пристанище, а о надежном убежище на черный день. Что он наступит, наиболее дальновидные бандиты не сомневались.
Стась сам выбрал место для своей базы, завез заблаговременно оружие, снаряжение, в соседних селах внедрил свою агентуру. Шутил, что в его бункере можно отсиживаться до второго Всемирного потопа.
– Так гостей не встречают! – Зорина говорила капризно и обиженно.
– У нас одинаковые для всех правила, – извиняясь, объяснил Стафийчук. – Так что не взыщи.