А на десятки километров вокруг – леса, леса, леса… В них изредка островками вкраплены хутора. И медленно, трудно приходит на хутора новая жизнь.

На Зеленый Гай опустился вечер. Весенний вечер – теплый, тихий, с запахом цветущих деревьев, росных трав. Кружит в воздухе вишневая метель – белым снегом ложится цвет вишен на землю.

Рано ложатся спать в Зеленом Гае. Заходит солнце, и закрываются наглухо резные ставки на окнах мазанок, спускаются с цепи дворняги. За ставнями, за высокими, в человеческий рост, заборами своя жизнь, чужая, а иногда и враждебная постороннему. «Моя хата – мое и горе» – это неписаное правило соблюдают в Зеленом Гае крепко.

Только в одном доме светятся яркими пятнами окна в квартире заведующей школой. Совсем недавно молодая учительница приехала в Зеленый Гай, не привыкла еще к сельскому распорядку – вставать и ложиться с солнцем. Несколько дней назад зеленогайчане не без любопытства наблюдали, как подкатила к школе машина, вышла из нее девушка, шофер вынес два чемоданчика и несколько связок книг. «Вчителька», – догадались. Кто-то сумрачно проронил: «Сбежит и эта». Учителя в Зеленом Гае не задерживались – глухомань…

И еще в одной хате, что рядом со школой, пробивается сквозь неплотно подогнанную ставню яркая полоска. Живет там комсомольский секретарь Данила Бондарчук, и сегодня собрались у него комсомольцы на свое собрание. По одному, по двое пробирались они в сумерках через садок к хате Данилы. Ни к чему сельчанам видеть их вместе – один промолчит, а другой…

Но, видно, кто-то все-таки заранее узнал про комсомольское собрание, передал весточку в лес. И когда собрались комсомольцы, из темноты, из лесной чащобы тенью вышел к Даниловой хате бандеровец. Звякнул металлом, сторожко оглянулся по сторонам – слышал ли кто? Но над селом глухая тишина, даже псы и те перестали лаять.

Бандит припал к окну, вгляделся, стараясь рассмотреть, кто там, в хате. Занавешено изнутри: свет пробивается, а увидеть ничего не возможно. Он чуть слышно помянул черта, отошел к деревьям, прильнул к стволу – ждал. Бандит прикинул расстояние до порога хаты – совсем рядом, всего метров двадцать. Он снял автомат, потянул затвор. Медленно текли минуты. Бандит полез было в карман за цигаркой, пошуршал пачкой, но закурить не решился. Все-таки сунул сигарету в зубы и по привычке, воспитанной годами засад и внезапных нападений, не прикуривая, несколько раз крепко затянулся – горьковатый запах успокаивал. И опять затих, весь обратившись в слух.

Звякнул засов двери, вышли из хаты хлопцы и девчата. Постояли у крылечка, попрощались друг с другом, начали расходиться – кто прямиком по улице, кто стежкой через сад. Хозяин остался у крыльца, дожидаясь, пока заслонит темнота его товарищей, затихнут вдали их шаги.

И вдруг громыхнул выстрел. Сгинула вечерняя тишь. Хлопец пошатнулся, упал.

Бандит бросился к лесу, с треском пробиваясь сквозь молодой вишняк. Вскрикнула девушка, звонко и горестно: «Данько! Данила, отзовись!». «Надийка, к Даниле! Хлопцы, перекрывай выходы из села!» – решительно командовал какой-то парень. Вслед бандиту полоснул выстрел, за ним второй. Он обернулся на бегу, веером пустил длинную очередь по саду, вновь побежал размашистыми скачками. А наперерез ему уже мчались те, кто двумя минутами раньше попрощался с Данилой. Дорогу бандиту преградил тын, он перепрыгнул через него и очутился на широкой сельской улице. Но и здесь навстречу бежали люди.

Они отрезали дорогу к лесу, знали: там он растает, затеряется в балках, ярах, просеках, тайными тропинками доберется до своей берлоги.