Вода на газе закипела, и Регина Кондратьевна отправила в кастрюлю банку консервированного борща. Через две минуты он был готов, и мы сели за стол.

– Ну как борщ? – спросила Регина Кондратьевна, с тревогой глядя на меня.

– Не отличишь от свежего, – ответил я, ничуть не соврав.

Увидев, что я уплетаю с аппетитом, она успокоилась и стала процеживать молоко.

– Вы ешьте, ешьте, я уже ужинала перед тем, как стадо пришло, – сказала она. – Так вот, я вам начала рассказывать, как мы жили здесь в войну. Отец у нас на Волге работал счетоводом. Был такой степенный, ходил не спеша, и трубочку курил. И все, кто его встречал, первыми с ним здоровались: «Здравствуйте, Конрад Карлыч. А он трубочку вынимал и отвечал важно: «Здравствуй, мой друг!» Мы в семье его тоже любили, уважали и звали «татой». А здесь через несколько дней позвали его на колхозное собрание. Он вернулся и вот такими слезами плачет (Регина Кондратьевна показала фалангу указательного пальца): «Ах, майн гот! Шафхирт!» – «Боже мой! Овечий пастух!» Сильно его обидело, что чабаном его назначили. Так он с мамой всю войну и проработал с овцами. Аньку взяли в трудармию, я хоть маленькая была, а всё равно с татой в колхозе работала – тоже овец пасла. Летом ещё ничего – тепло, а зимой тяжело. Овцы – такая дурная скотина. Я с тех пор никогда их не держала. Помню в последнюю военную зиму пошли мы напоить их. Мне уже пятнадцатый год шёл. На дворе овчарни стояли деревянные колоды. Нам надо было ведром достать воду из колодца и налить в них воды, а потом выпустить овец, чтобы пили. Сруб у колодца был низкий, заледенелый, в общем, дырка в земле, из которой мы ведром на цепи вытягивали воду. Отверстие узкое, ведро билось о стенки, раскачивалось, вода выплёскивалась, и сруб внутри и всё вокруг было покрыто льдом. И сами обливались. Замёрзнешь так, что ни рук, ни ног не чувствуешь. И вот открыл тата ворота, и овцы как сумасшедшие, выпучили глаза и ринулись к колодам. Каждая хочет первой добежать до воды. Одну овечку занесло, она поскользнулась, упала и поехала на животе по льду. Тата мне кричит: «Держи, держи!», да поздно, так и свалилась она в колодец вниз головой. «Боже мой, боже мой! Регина, мы пропали! Немец утопил колхозную овцу! Меня посадят! Ну что ты стоишь?!» – закричал он на меня. – «А что делать, тата?!» – «Беги скорей за матерью! Стой! Давай сами попробуем достать! Я полезу за ней, а ты держи меня за ремень и тащи изо всех сил!» Отец лёг на живот и полез в колодец вниз головой. Но он был слишком широк в плечах и в колодец не проходил. «Не достаю! – закричал он, – тяни!» Я вытянула его за ремень. Он был без шапки, она упала в колодец. От волос шёл пар. «Полезай ты, – сказал тата, – ты худая, пройдёшь, а я тебя за пальто буду тащить». Я полезла, и тоже взмокла от страха, что отца посадят. «Что?! Достала?» – кричал он. – «Достала!» – «Ухватила?» – «Держу за хвост!» – «Держи крепче!» Тата стал тащить меня из колодца за пальто. Но мы с овцой были тяжелы, а он не мог упереться – кругом лёд. И я не могла ему помочь, потому что обеими руками держала овцу за хвост. Но страх придал отцу такую силу, что понемногу стал вытягивать меня. Наконец он так рванул, что я вылетела наружу. Сижу на заднице и ничего не могу понять: руки у меня в крови, и я держу что-то мокрое и красное. Когда поняла, закричала: «Ааай-ай-яй-яй-яй!» – «Господи! Что случилось?!» – «Тата!» – плачу я и показываю ему окровавленную шерстяную верёвочку. – «Ради всего святого, что это?!» – «Хвост оторвался!» Сидим мы друг против друга на льду: отец без шапки с голой лысиной и я с овечьим хвостом в руке. «Всё. Мне тюрьма! А вон и председатель едет», – сказал тата упавшим голосом. И правда, верхом на коне прискакал председатель. «Что у вас случилось?» – «Овец в колодец падал!» – ответил тата. – «Ну и чёрт с ней! Упала так упала. Зарежем и пустим на общественное питание». Через пять минут прибежало несколько колхозников, откололи ломами лёд со сруба и вытащили ещё живую овечку всю в крови. Потом её зарезали, а мясо отдали на склад. И тату не посадили, и вообще нам ничего не было.