– Жаленые медузы! – рука в испуге отпрянула.

– Слишком рано вы увидели, мастер Грэм, слишком рано, – причитал Доктор. – Как бы не пришла беда в наш домик.

Столешница едва возвышалась над саркофагом. Новость привлекала нескучным продолжением, но усталость уже посадила любопытство на цепь, вытолкнув из-под стола.

– Что я должен знать?

– Не принуждайте торопить события, скоро узнаете. Вы сами, к сожалению, хорошо справляетесь.

– Почему – к сожалению?

– Потому, что… – Доктор замялся, подыскивая слова, – вы говорили – события должны быть последовательны, иначе возвращение будет тяжёлым.

– Как утро, после дня рождения? – попытка сблизиться прошла коряво, Доктор понял по-своему.

– Вы имеете в виду день, когда закончили строительство дома?

– Да, – злился я, – именно этот день. Ты помнишь его?

– Я появился гораздо позже.

– Тогда почему вспомнил?

– Вы о нём часто рассказывали. Подумал…

– Теперь твоя очередь! Разве не для того ты здесь? – давил я, чувствуя, как пленный поддается.

– Да, но это всегда было не так, – почти оправдывался он.

– И тебе не приходило в голову, что когда-нибудь форма изменится?

Доктор в нерешительности молчал, что-то обдумывая.

– Возможно, вы правы. Никогда не знаешь, что в голове гения.

– Тогда начинай! – не выдержал я. – Ещё немного и тебя некому будет слушать… – напряжение забирало последние силы, подступал жар, за ним, как правило, следовало беспамятство, а хотелось узнать, как выбраться из этого проклятого дома.

Доктор вышагивал взад-вперёд, прижав крылья к бокам, как член Конвента, который, незадолго до моей поездки в Германию, настоятельно рекомендовал придать ежедневной печати оттенок революционного духа, объясняя свою настойчивость слабым участием народа в розыске врагов. Его доводы показались неубедительными, я ответил, что навьюченная лексика угробила шрифт, наборщик получил удар, а редактор свихнулся, запоминая имена двенадцати месяцев. От Доктора хотелось услышать больше конкретики. Однако он не торопился.

– Прежде чем говорить о главном, о чём вы велели рассказать, когда вновь здесь появитесь, попрошу не перебивать и попытаться понять: отсюда можно выйти на все четыре стороны, но путь к свободе только один, без выбора, – Доктор вбивал идею молотобойной интонацией: задрожали витражи, хронический озноб улетучился.

Наконец-то забрезжил рассвет в темной истории, прощай дурдом. И толкнул же чёрт спросить:

– А если не выйду или сделаю выбор не по сценарию. Что тогда?

Клюв кисло скривился.

– Тогда сценарий прошлых возвращений.

– Прошлых что? – Ах, да, тринадцатый, – ну, уж нет, в это я верить отказывался. – И что же было?

– Да ничего… Ни подвигов, ни застолий, ни бесед уютными вечерами. Двенадцать раз испускали дух по собственному желанию в этом гостеприимном зале.

– Не густо. От скуки, что ли? Без подробностей?

– Подробности у каждого свои, но одинаково глупые. Никто не понимал меня, никому не виделось будущее. Спасибо Батлеру, он единственный, кто заботится о чистоте здания. Иначе бы пришлось выбрасывать ваши косточки в разбитый витраж… В общем, неготовые к трудностям, все погибли здесь.

– Как же так? Под столом головы воинов, они должны быть готовы к любым трудностям.

В какой-то момент я заподозрил, что Доктор просто издевается. Такой учтивый тон был у начальника жандармерии, перед моим заточением в Бастилию. Тот не шутил. И мне это не нравилось.

– Вот и посмотрим. Ведь вы тоже, кажется, воевали? Где-то за океаном.

Прицельный вопрос подстрелил речь. Как? Откуда? Впрочем, тогда войны прожигали планету со всех сторон. Вероятность военного прошлого не такая уж редкость. Но за океаном! Это невозможно!