– Ты какого чёрта, дура старая, в гроб залезла? – без перехода, моментально озверев, заорал Звениконь на Степаниду.

– Ты кого дурой старой назвал, Лукич? – взбеленился Митрич, подскакивая к председателю. – А ну, извинися перед женсчиной! – потрясая кулаком, завопил дядь Вася.

– А ну, цыц, петухи ощипанные! – командным голосом рявкнула бабулька божий одуванчик. – Раскукарекалися!

Да так рявкнула, что я не зааплодировал от восторга. Воплем примерно такой же мощи будил нас старший сержант Рыбалко, когда я служил в армии. Сколько лет прошло, а до сих пор помню, как вскакивал с койки, не продрав глаза, на чистом автомате. Просыпался уже на бегу, по дороге к умывальнику.

– Учётчица! – гордо приосанившись, крякнул Митрич, подкрутив несуществующий ус.

– Фёдоровна! – раненым зайцем заверещал Иван Лукич, тут же сменив тональность. – Ты с какого ляду в домовину полезла, а?

– Так примерить, – внезапно засмущалась старушка, вмиг растеряв весь боевой пыл.

– Чего? – в три голоса завопили председатель, фельдшерица и дядь Вася.

Я тихо давился смехом, наблюдая за бесплатным цирком из первого ряда, так сказать. Отошёл к окну, облокотился на стенку и не отсвечивал. Присесть на подоконник не рискнул, не дай бог, обвалится.

– Чего ты сделала? – в абсолютной тишине переспросил Иван Лукич.

– Примерить решила, – огрызнулась Степанида.

– Да с какого рожна, Степанида Фёдоровна? – устало вздохнула Зинаида.

Бабулька зыркнула на неё, недовольно поджала губы, но потом всё-таки поведала нам свою душещипательную историю.

– Иак, а что? – начала она. – Я у тебя на приёме надысь была?

– Была, – подтвердила фельдшерица.

– Вот! – бабка обвела нас взглядом победителя.

– И что? – встрял Митрич.

– А то, старый пень! Михална мне сердце-то послушала, и говорил: хикардия у меня. Вот! – Степанида гордо выпрямилась. – Так и помереть, говорит, недолго. Нервничать нельзя, отдыхать больше, – перечисляла старушка, старательно загибая пальцы. – А когда тут отдыхать? То уборка, то засолка, то огород! Помочь ить некому! У всех свои дела! Где тут матери дела поделать? – распалялась бабулька. – На работе суета, дома полно людей.

– Да тише ты, угомонись, – поморщился председатель.

Митрич стоял и восхищённо таращился на раскрасневшуюся Степаниду. На лице его застыла блаженная улыбка, дядь Вася явно вернулся мыслями в свою молодость. В ту саму пору, когда сцепились из-за него Стёпка и покойная Таисия.

– Степанида Фёдоровна, я ж вам капельки прописала, – встряла Зинаида. – Вы их пьёте?

– Пью, всё, как велено, утром и вечером, – кивнула бабушка.

– Да ты ещё нас переживёшь Стёпушка. Какие твои годы! – ухнул Митрич.

– Тебя так точно, конь плешивый, – хмыкнула подруга дней его суровых.

– Ну, хорошо, – повысив голос, снова заговорил Иван Лукич. – Решила ты, Степанида, гроб примерить. Тьфу ты, и ведь взрослая баба… женщина! А ума… – Звениконь махнул рукой и продолжил. – Домовину ты откуда взяла?

– Так я Рыжего попросила, он и притащил, – с готовностью объяснила старушка.

– Пьёт? – печально вздохнул Митрич.

– Пьёт, – кивнула баба Стёпа.

– Но почему сюда-то? У тебя что, своего дома нет? Тащи к себе и выставляй во дворе. Там и примеряй сколько влезет! – рявкнул председатель, не выдержав накала страстей.

– Да ты что, Лукич, белены объелся? Михална, он головой-то не сильно повредился, когда бухнулся? – возмутилась Степанида.

– Теперь-то что не так? – устало вздохнул Иван Лукич, вытащил из кармана огромный клетчатый платок и промокнул лоб.

– Всё! дома у меня что?

– Хозяйство, – первым откликнулся Митрич.

– Хозяйство имеется, верно, – фыркнула Степанида. – Дома у меня семья! Дочка с зятьком, да внуки на побывке. Ну и Коленька мой, куда ж ему деться.