Может, оно, конечно, и так. Только вот я, Сан Саныч, лечу сейчас назад в своё прошлое. В страну, которой гордился. В те времена, когда мы, советские люди, создавали не просто технику. Мы создавали легенды, ковали историю. Тогда я чувствовал себя частью чего-то великого. И это чувство возвращалось ко мне здесь и сейчас с каждым оборотом винта.

Вячеслав что-то сказал, я не расслышал, погрузившись в свои мысли.

– Что? – крикнул я.

– Идём на посадку, – повторил пилот.

– Хорошо!

В ушах ещё гудело, когда Митрич присвистнул и довольно протянул:

– Эва как, сам председатель пожаловал на своём трофейном! Ну, живём, паря! – и потёр руки.

К нам мчался американский «Виллис». Интересно, почему Митрич назвал его трофейным?

– Вечер добрый, Иван Лукич.

Дядь Вася стянул картуз, пожал руку председателю.

– Вона, учителя привёз. Всё честь по чести встретил, доставил.

Митрич оглядел меня с гордостью, как будто не просто доставил Егора Зверева, но чуть ли не сам родил, воспитал и обучил на педагога.

– Здравствуйте… Иван Лукич Звениконь, – представился светловолосый мужчина средних лет. – Председатель сельского совета, – и вопросительно посмотрел на меня.

– Егор Александрович Зверев, молодой специалист, – в свою очередь обозначил я себя. Специальность свою уточнять не стал, потому как не сумел припомнить, каким предметом владел бывший студент. Разберёмся.

– Очень рад, очень. Очень рад! – председатель долго тряс мою руку, не отпускал, словно боялся, если выпустит, то я тут же прыгну обратно в самолёт и смотаюсь в далёкую Москву.

– А уже я как рад, – чуть сильнее сжал в ответ, Иван Лукич удивлённо охнул и тут же разжал пальцы.

– Ну, что, молодёжь, выгружаем, а потом загружаем, – хохотнул Митрич. – Зинка, ты чегой-то уселась? А ну, подь сюда. Давай, давай, хватай коробку и тащи себе. Твоё ж добро.

– Так тяжело же, дядь Вась, – протянула Зинаида грудным голосом и стрельнула глазками мою сторону.

– Ничё, небось не переломишься! Ишь, жопу отъела в кабинетике своём. А ну, хватай и неси, говорю! – приказал Митрич и сунул в руки фельдшерице средних размеров коробку.

– Василий Дмитриевич! – взвизгнула девушка моих лет, враз растеряв всю томность. – Как вам не стыдно!

– А чего стыдиться? – не понял дядь Вася. – Хороша корма-то, а, молодёжь?

Митрич залихватски сдвинул картуз на затылок и подмигнул мне, усиленно кивая в сторону Зинаиды. Девчонка не шла, а плыла, покачивая бёдрами, прижав коробку к крутому боку, словно кувшин. И ведь знала, зараза, что хороша. И что мужики сейчас, и стар и млад, как говорится, смотрят ей вслед и разве что слюни не пускают.

– Эх… зар-ра-з-за! – высказал всеобщее мнение Митрич. – Мне б годков десять скинуть. Уж я бы… Эх!

– Каких десять, Митрич, – Зинаида передала картонный ящик председателю и развернулась к нам, уперев руки в бока. – Все двадцать, а то и тридцать, если посчитать.

– Хороша, чертовка, – ещё шире расплылся в улыбке мужичок, гордо нас всех оглядел и гаркнул. – Чего стали, оглоеды, а ну, давай, шевелите поршнями!

Мы с Вячеславом переглянулись и принялись переносить коробки в «Виллис». Иван Лукич утрамбовывал их в машину, а Митрич больше руководил, чем помогла. Ну, да никто не был обиде от его добродушных подколок и ворчания.

– По коням, паря! – убедившись, что все загрузили и в салоне вертолёта не осталось ни единой бумажки, скомандовал Митрич. – Ну, бывай, Славка. Не забывай мать-то, наведывайся, – строго нахмурился, пожимая руку на прощанье.

– Как можно, дядь Вась, поклон ей от меня. Скажи, на тех выходных в гости прилечу.

– Ну, добро, – Василь Митрич довольно кивнул и потопал в машину.