– Мне только понадобится свидетельство о рождении, – сказала секретарь.

– Мы отправили его почтой на прошлой неделе, – сказал мой отец, глазом не моргнув.

– Боже, – пропыхтела женщина, перерыв все ящики с файлами. – Я прошу прощения. Я совсем недавно здесь сижу. Оно найдется, я уверена. – Она передала моему отцу лист бумаги. – Вот адрес местного магазина, где продается школьная форма. Вам нужно взять зеленый килт, не синий! Потому что вы в начальной школе.

– Голубой килт. Понял.

Она расхохоталась так, что ее грудь затряслась. Протянув руку и «неформальным» жестом коснувшись руки отца, она повторила:

– Я сказала зеленый.

– Точно. Прошу прощения. Мы, отцы-одиночки, просто безнадежны. Не могли бы вы, пожалуйста, написать ваш телефон на обратной стороне? Просто на тот случай, если я решу купить ей бронзовый кардиган.

В моей памяти все девочки из Гленмейской Начальной Школы слились в одну составную мэнскую школьницу. Она была блондинкой в зеленом кардигане с пухлыми щеками от маминых ужинов и аккуратной прической, потому что заплетал ее кто-то трезвый.

Мои одноклассницы считали меня «чудилой», и не только из-за моего «английского» акцента (хотя вместо того, чтобы стать Генри Хиггинсом, я так и осталась Элизой Дулитл[41]). Я стала общепризнанным изгоем, потому что мы с папой начали ходить в Кафедральный собор Пила, а католиков на острове было примерно столько же, сколько и солнечных дней.

После опыта с Маргейд мой отец осознал, что женщин, склонных к самопожертвованию, лучше искать там, где на стене висит изображение Мессии. Как и большинство идей папы, это сработало. Католические мессы – источник массы женщин, изголодавшихся по вере хоть во что-нибудь. Можно даже сказать, что именно религия приводила их к отцу: ведь в ней вера всегда главенствует над разумом. Как только мы начали посещать службы, проблемы с провизией и перемещением по городу исчезли. Женщины из церкви обеспечивали нас домашней едой и возили отца по городу, словно он Герцог Эдинбургский. Они даже организовали приходской вечер одиноких сердец специально для папы, где он встретил женщину по имени Ниниан (за глаза папа называл ее «Нюней»).

Они сходили на несколько свиданий – сначала одни, а потом со мной на буксире. Как-то мы пошли в паб, я пила колу, а папа обхаживал Нюню, делая вид, что уже все про нее знает.

– Могу поспорить, тебе нравятся детишки, – сказал он.

– Конечно! Особенно твоя девочка, – Нюня повернулась ко мне. – Я так рада, что ты смогла к нам сегодня присоединиться. – Потом снова обратилась к отцу: – Она такая взрослая. Прямо настоящая маленькая леди.

Я жевала свои чипсы и искоса поглядывала на нее.

– Могу поспорить, тебе нравится пить красное вино на пляже, – сказал папа.

Нюня рассмеялась и поправила его:

– Вообще-то белое.

– И еще я могу поспорить, что тебе нравятся симпатичные голубоглазые американцы. Уж здесь я точно не ошибаюсь!

– Ха-ха. Ты прав!

– Что же, кажется, у нас есть план. Пляж, белое вино и игры в угадайку с голубоглазым американцем и его прелестной дочерью.

А потом, когда мы вместе сидели у моря, папа обнял Нюню за талию:

– Если мы хотим стать чем-то особенным друг для друга, ты должна знать… Есть одно правило.

– Какое?

– Вернее, два правила.

– Ну, какие же? – воскликнула Нюня с девичьей непосредственностью, для которой у нее было слишком много лишнего веса и мимических морщин. Она была «симпатичной» женщиной, что в моем понимании почти всегда приравнивалось к «высокой». Ее ноги напоминали немецкую архитектуру – так говорил папа.

– Правило первое – поцелуев будет столько, сколько только возможно.