– Прочитали? Планшеты кладем на край стола. Темы: первая – «Почему рассказ так называется?».

– А можно ответить одним предложением? – спросил ушастый загорелый Кирилл.

– Нет, нельзя. Объем – от двенадцати предложений.

– О-от? – возмущенно переспросил он.

– От. Ты знаешь, сколько предложений ты за урок сказал? Постарайся теперь обуздать свои скачущие вдоль и поперек головы мысли и написать что-то внятное.

– Так что, мне предложения считать? – удивился Кирилл. – А свобода творчества?

– Слышишь звон, Кирилл, да не знаешь, где он, вот честное слово!

– Чё? – со своей магической формулой теперь высунулся Будковский с задней парты.

Я только отмахнулась от него.

Вот смешно – слова-то они знают, но действительно не понимают, что они значат.

– В дореволюционных гимназиях часто задавали сочинения строго определенного объема. Это дисциплинирует мысли. Я должен распределить все, что я хочу сказать, на пять предложений. Или на пятнадцать. Вторая тема, если кому-то интереснее будет она: «Я сочувствую главному герою, потому что…».

– Странная тема… – проговорил мальчик с как будто хорошим и правильным лицом, но быстрым и неуловимым взглядом.

Вот он смотрит на тебя, а вроде и не смотрит. Может, у него просто астигматизм?

– Какое отношение эта тема имеет к литературе? – продолжал мальчик.

– Петя! – шикнули на него девочки. – Не мешай писать!

– Нет, почему. Давайте на минуту прервемся. Это важный вопрос. А литература, Петя, как ты думаешь, чем занимается вообще? Для чего пишутся книжки?

– Для бабок! – проорал Будковский.

– «Минус один балл» себе поставь сверху на работе, – попросила я его.

– Чё это? – возмутился мальчик. – Я же не «блин» сказал, а «бабки»! Вован, – он пихнул своего друга Пищалина, – ты слыхал, я чё, разве «блин» сказал?

Пищалин поддержал Сеню, забубнил:

– Не, правда, Ан-Леонидна, «бабки» – это не «блин»… Чё, «бабки» нельзя тоже говорить? Во, блин, ни-чё нельзя уже… «Бабки» – нормальное слово…

Ушастый Кирилл, обрадовавшись, что атмосфера как-то разрядилась, все говорят вслух, сочинение вроде не пишут, встал, объявил: «Бурановские бабки!» и попробовал сплясать и спеть.

– Сядь, Кирилл. И «минус балл» напиши себе на сочинении.

– Офигеть, – тихо, но внятно отреагировал Кирилл.

– «Минус два балла» напиши.

Кирилл, побледневший от ярости даже под своим сильным загаром, сел на место и стал что-то черкать на листочке.

Я подошла к нему и подписала сверху в открытой тетради: «Минус два балла».

– Вам же хуже, – еле слышно пробурчал Кирилл.

Фамилию его я забыла, какая-то длинная, сложная, а сейчас бы хорошо – по фамилии, построже. Вообще, конечно, виновата я, они были сосредоточены на сочинении, я сама поддаюсь на провокации. А они – люди умелые. Как сорвать урок, как перевести разговор на переход на летнее время, на недосып, а также на всеобщее обнищание педсостава, на то, что не разрешают теперь дарить подарки учителям на праздники (зачем только в школу шла?), на всякое разное – это умеют даже мои третьеклассники, научились уже, особенно один из них, ныне загипсованный.

– Так какие вопросы решает литература?

– Нравственные, – сказала Катя Бельская.

– Философские, человеческие… – поддержали ее несколько голосов.

Ну вот, не зря мне обещали, что в этом классе я буду отдыхать. Что здесь есть ученики, хотя бы похожие на гимназистов. Класс гимназический, вроде как.

– А сочувствие – это категория нравственная, ведь так?

– Так… – нестройно согласились со мной дети.

Не уверена, что они понимают смысл слова «нравственность». Но времени выяснять это сейчас не было.

– Вот и пишите. Осталось, кстати, пятнадцать минут. Но диспут нам тоже не помешал. Лучше высказать вслух свои сомнения, чем автоматически списывать, не понимая слов.