– Чёрт побери! Если ты решила переспать со мной, то выбрала не самый удачный момент. Приходи завтра, – выдавил из себя он, пытаясь превратить гримасу боли в усмешку.

Даже в темноте его лицо было белым. Моё, наверное, тоже.

«Господи, какой отвратительный тип», – подумала я и, собравшись с духом, дотронулась ладонью до распухшего кровоподтёка на скуле.

– Я хочу помочь, – произнесла я и втянула в себя обжигающую красную лаву.

Я тут же пожалела об этом, потому что стало ещё больнее. Этьен дёрнул головой, чтобы стряхнуть мою руку, но раскалённая ладонь словно прилипла к его коже.

– Чёрт! Что ты делаешь?! – воскликнул он. – Прекрати!

– Потерпишь, – прошипела я сквозь зубы, понимая, что стоит разжать их, и я заору на весь дом. Я положила вторую ладонь Этьену на грудь.

Мои руки затряслись от кончиков пальцев до плеч – словно по венам текла не кровь, а расплавленное олово с тысячью крошечных железных шариков, ощетинившихся острыми колючками. Они безжалостно драли всё изнутри и переносили недуги из тела Этьена в моё. Хотелось прекратить, но из непонятного упорства я продолжала впитывать. Привыкшие к темноте глаза различали, как тает опухоль, как быстро затягивается ссадина, как она покрывается корочкой и тут же, потеряв её, зарастает новой кожей…

Испуганный, ошарашенный Этьен хотел отползти, но лишь бился под моей рукой, словно пришпиленный булавкой жук.

Я не знала, могу ли парой прикосновений исцелить его полностью, но вряд ли этот наглец позволит мне накладывать руки поочерёдно на каждую рану. А потому с ещё большей настойчивостью я мысленно проговорила: «Я хочу помочь! Помочь!» и почувствовала прилив сил. Сын лекаря выгнулся в судороге и обмяк.

Вдруг я увидела какое-то другое тело Этьена, прозрачное, полностью повторяющее контуры обычного. Оно мерцало сине-фиолетовым светом, который проваливался в чёрные дыры реальных ран. Я зажмурилась. Светящееся тело не исчезло. Боль переполнила меня и потекла наружу, разъедая слезами и пóтом кожу. Выносить дольше эту муку было невозможно. Горло сжалось.

Всё прекратилось внезапно, будто кто-то залил водой огонь. Я с трудом разлепила глаза. Без единого следа побоев на лице, без шишки на лбу Этьен спал, свесив голову набок.

Теперь я точно знала, как чувствует себя избитый, израненный человек. Никому бы не пожелала такого! Впредь буду сдержаннее. Я прошептала пересохшими губами:

– In nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti. Amen[2].

Надо заставить себя подняться и уйти. Я попыталась встать, но не смогла и в изнеможении упала к Этьену на грудь. Ни руки, ни ноги меня не слушались. Я лежала, будто выжатая после стирки тряпка, и слушала мерное биение чужого сердца. По полу сквозил ветерок, а от сына лекаря шло живое тепло. Он вовсе не казался сейчас ни мерзким, ни злым, и безмятежно, по-мальчишески посапывал. Сомнений не оставалось – он здоров.

А я… я не могла пошевелиться. Если всё-таки встану, надо всерьёз подумать о шалаше в лесу. Лекарь наверняка не простит ослушания, ведь он ясно приказал: Этьена не лечить. Говорят, где-то в горах есть пещеры. Там нет людей, и можно будет жить. Разведу костёр, грибы буду собирать, ягоды. Может, стоит семенами запастись, посажу что-нибудь…

– Эй! Эй! – кто-то тряс меня за плечи. – Проснись! Эй!

Я разодрала глаза. В сером свете подо мной плясало недоумённое лицо Этьена.

– Эй! – повторил он, приподняв меня со своей груди и удерживая на вытянутых руках.

Вместо слов я выдала невнятное мычание.

– Ты что здесь делаешь? – снова встряхнул меня сын лекаря. – Ты чего на мне разлеглась?

– Не трясите, – хрипло выдавила я из себя. – Не груша…