– Товарыш сыржант, больше нэ можу… – канючил он, мягким выговором выдавая свою принадлежность к братскому белорусскому народу.

– Что??? Молчать, сука! Встать! Смирно!!!

И закованная в кирзу конечность сержанта приводит желеобразную задницу истязаемого в состояние легкой вибрации, демонстрируя тем самым нерушимость дружбы между славянскими народами.

Повар болтался в батарее за штатом, скоро его заберут в автовзвод, и через месяц он сядет на полковую хлебовозку. Хохлятская водительская диаспора в очередной раз подтвердит свой статус. А вечерами ответственные за карантин выручали из рабства отсутствующих на поверке невольников.

Припахиваем духов на пилораме. Постепенно приобщаюсь к мероприятиям по выколачиванию из них гражданской пыли, не без удовольствия ощущая собственное превосходство. В заброшенном сарае на металлических решетках отжимается курсант Смоленский. Серега Зыков, тоже «вышак», с упоением считает, а ведь взрослый, семейный человек, уже дети есть.

– А теперь на кулачки встань, – усложняет задачу Серега.

Маленький, щуплый Смоленский сжимает ладошки, и витая арматура решетки врезается в нежную кожу.

– Посчитай ему, – просит Зыков и идет на улицу.

– Раз, два! Раз, два! – начинаю счет и вижу, как глазные впадины невольника наполняются влагой. В душу заползает непозволительная жалость.

– Встать!

Смоленский распрямляется – кровоточит лопнувшая на костяшках кожа, из уголков глаз выкатываются две крупные капли и исчезают в ротовой складке. Малорослый, тщедушный, физически не развитый, совсем еще ребенок, окончивший вчера десятилетку, похоже из культурной, интеллигентной семьи, он явно не понимает, что тут происходит. Видимо, исполнение почетного долга он представлял по-другому. Где ж тебя откопали, сынок? Что ж ты в институт не подался? Опять шевельнулось придавленное сострадание, и я вспомнил, как, разъезжаясь на столовском кафеле, тащил дедам кипяток в металлических кружках и как потом с костяшек суставов на глазах сползала сгоревшая шкура.

– Вали отсюда, – грубо командую ему, опасаясь, не выдержав, посочувствовать. В жестокости надо заматереть.

На улице духи бегом таскают неприподъемные шестиметровые доски. Вечером случайно слышу разговор двух недавно прибывших москвичей. Один уже наслужился и опасается, как бы при таком режиме не склеить ласты раньше времени, и поэтому ведет тайные переговоры с музыкантами. К своему удивлению, через месяц вижу его в рядах полкового оркестра с малым барабаном на шее, в очередной раз поражаясь способности столичной братвы без мыла просачиваться на теплые места.

Через два дня из Благовещенска вернулся Арапов. Сменившись с караула, иду по расположению, навстречу «замок».

– Здравия желаю, товарищ сержант!

– Да какой я тебе сержант? Просто Вася.

Язык не поворачивается назвать сержанта по имени, еще одна метаморфоза. Полгода назад я с трудом привыкал обращаться к нему по званию и на «вы». Но жизнь идет, и, еще не став равным, я вышел на следующий уровень. Приближался день Победы, и с 8 на 9 мая я опять попал в караул.

Минуя ворота КТП, тентованный «Зил» шипит тормозами возле полковой заправки. Прыгаю с заднего борта на раскаленный асфальт автопарка и машинально заправляю в складку расползшуюся гимнастерку.

– К машине!

Из кузова сыпет пилорамная команда. В районе боксов новые духи уныло метут превратившийся в пыль прошлогодний песок, еще в ноябре насыпанный нами перед показом поверх снега. Морит, идем в столовую, и после обеда я предпочитаю посещению чайной часовой сон перед нарядом.

В шесть вечера суточный наряд под звуки большого барабана и трубы выползает на плац, на развод. Дежурным по части сегодня заместитель командира дивизиона майор Петров, и это не сулит нам ничего хорошего. Майор личность неординарная. Среднего роста, смуглый, сухой, очень подвижный, с живыми карими глазами и жесткой щеточкой черных усов над верхней губой. Ходили слухи, что, будучи комбатом, он был уличен в хищениях, старшину посадили, а его исключили из партии. Путь в академию был заказан, и на военной карьере можно было ставить крест. Майора он еще получил, но нынешняя должность была потолком, и поэтому Петров по-черному пил. Однако, несмотря ни на что, оставался в хорошей физической форме и то, что требовал от подчиненных, способен был демонстрировать лично. Когда мы не укладывались в норматив, забираясь в БРДМ по сигналу тревоги, он лично демонстрировал, как надо. Его боялись, ведь встреча с ним могла с одинаковым успехом закончиться как неожиданным поощрением, так и наказанием. Он был вспыльчив и непредсказуем в перепадах собственного настроения, а в моменты сильного огорчения мог и врезать.