– Не трожь! – процедил Кручинин.

– Бакы́р сакчасы́ – дешёвый оберег, медяшка… не нужен такой. – Федька поморщился, потом повернулся к молодому, потянул его за рукав и довольно крякнул. – А вот это сгодится.

– Чяго́ там? – оживился сидевший в сторонке Василька Бурак.

В левом ухе убитого паренька красовалась крупная золотая серьга в виде кольца.

– Алтын балдак6 – чистый золото.

– Ух ты! Як жа я я́го адраз́у не уба́чыу, дай паглядзе́ць.

– Раз не разглядел, вот и не лезь, – грубо ответил Федька, после чего вырвал из уха молодого разбойника золотую серьгу, обтёр о снег и сунул в висевший на поясе кожаный мешочек.

Глашка взвизгнула и отскочила. Василька возмутился:

– Гэ́тага чо́рта Макарка засе́к. Яго́ гэ́та здабы́ча7.

– Себе оставь. Моему сыну мертвецов обирать не пристало, – сурово пробасил Плетнёв.

– Ну, кали́ так, то няха́й бярэ́. Не прапада́ць жа дабру́8.

Крепко связанный по рукам и ногам, он сидел скрючившись на сваленном у сосен лапнике и внимательно смотрел на собравшихся у костра людей. Волосы разбойника были растрёпаны, на щеке виднелся огромный кровоподтёк.

На вид ему было не больше тридцати; волосы и брови густые, чернющие; борода короткая, ровная; тёмно-зелёные, как ночной лес, глаза горят задорным огоньком. «Посмотришь в такие – точно в болото затягивает», – думала Настасья, украдкой поглядывая на пленённого разбойника. На том были надеты толстый перепачканный кровью армяк с надорванным воротом, широкие суконные штаны и кожаные сапоги – не особо новые, но крепкие на вид. Шапку свою разбойник обронил, когда в запале боя получил по голове. Василька говорил, что, когда Макарка шарахнул чернявого по темени рукоятью сабли, тот рухнул как подкошенный и не подавал признаков жизни в течение всей схватки.

Однако же теперь, несмотря на окровавленную одежду и отёки на лице, чернявый разбойник выглядел бодрым. Сам же Макарка был настолько бледен, что больше походил на мертвеца. Он лежал у костра на расстеленной пуховой перине, накрытый подушками, зубы его стучали, бедолагу потряхивало. Однако, несмотря на всё это, сын московского боярина то и дело поднимал голову и, улыбаясь, смотрел на Настасью.

Глашка принялась теребить Настасью за рукав и тыкать пальцем в сторону пленника:

– Жуткий он. Чёрт, чистый чёрт! Взгляд как у волка: как зыркнет, так аж до костей пробирает! Но собой хорош и на разбойника совсем не похож.

– И тот у неё хорош, и этот! Гляньте-ка на неё: и на разбойника не похож! Много ль ты их видывала – разбойников? – пробубнила Лукерья.

Глашка отмахнулась и продолжала глазеть на чернявого мужика с раскрытым ртом.

– Ой… глянь-глянь! Видели, как он на меня посмотрел? Аж в груди ёкнуло и жар по всему телу!

– Да не глядел же он на тебя! – возмутилась Настасья.

– У тебя, Глафира, от любого взгляда мужицкого в груди ёкает! – усмехнулась Лукерья.

Откуда-то сверху послышалось негромкое карканье. Никто из сидевших у костра даже не подал виду, что услышал его, одна лишь Настасья устремила свой взор вверх.

Присмотревшись, она различила среди ветвей корявой сосны, под которой оставили пленённого разбойника, огромную птицу. Ворон сидел съёжившись и изредка вертел головой. Когда он в очередной раз, вытянув шею, на этот раз уже громко прокаркал, Глашка фыркнула:

– Бесовское отродье, ишь раскаркался!

– Ещё один… Такой же злодей! – проворчала Лукерья.

– Такой же, как кто? – не поняла Настасья.

Лукерья усмехнулась:

– Такой же, как тот, что под сосёнкой лежит! Тот разбойник, и этот разбойник. И тот, и этот лишь беду добрым людям несут.

– Чего ж так? – спросила Настасья и снова поглядела на пленника.