– А Тони остался исполнительным директором издательства, но уже размером побольше, – добавила Джо. Тула издала мощный гортанный звук и с силой стала месить тесто кулаками.

– Святой Иисус, Джо, ну это ж все против закона!

Джо промолчала. Сложно сказать. Да? Нет? Она могла бы побороться. Она и вправду хотела. Но потом один телефонный звонок изменил ее мир.

– Моя мама заболела. И умерла. Не прямо сразу. – Джо говорила медленно, волнуясь, что внезапно слова могут обрушиться из нее подобно наводнению. – После этого моя работа, Тони, вся моя прежняя жизнь уже ничего и не значили. Так что я все продала и приехала сюда. Боже. Не знаю, почему я все тебе рассказываю.

– Милая, я просто спросила тебя. Именно так это и работает, – улыбнулась Тула. Джо тоже хотела бы так улыбаться: ярко, словно луч маяка прорезает тьму; многозначительно, но все же немного загадочно. – Я же тебе рассказывала, что я здесь чужая. И потому я беру на себя часть ответственности. И никто не смеет перечить Туле Бирн, если ты понимаешь, о чем я. – Она смахнула муку в передник. – У тебя глаза, поди, отсырели плакать от всех потерь?

От-сыр-ели. Интересное слово. На буфете лежала целая сырая курица, с бледно-розовым дряблым мясом. От сырого ветра трескаются губы, от сырого лука глаза наполняются слезами. Джо вспомнила те дни, что она прорыдала после смерти матери, и те дни, когда она не плакала. Когда внутри будто все иссохло.

– Мы с мамой были близки – как бывают близки люди, которые уцелели и остались одни друг у друга, – сказала наконец Джо. Она чувствовала, будто под ногами качается мост, будто она говорит что-то отвратительное, о чем следует молчать. Но, черт его дери, она зашла уже так далеко, а Тула словно и не думает избегать ее.

– Она покинула Англию, будучи незамужней и на пятом месяце беременности, и стала жить у своей тети Сьюзен в Чикаго. Никогда не говорила о причинах. А уж их-то должно было быть немало.

Тула медленно покивала, глядя куда-то поверх головы Джо своими глазами цвета лесного ореха.

– Значит, Эйден Джонс был твоим дядей, братом твоей матери?

– Да, последняя ветка на семейном древе, какое-то там ответвление от Ардеморов. Они не ладили. Мама не говорила о нем и на похороны не поехала. А вы знали Эйдена? Сид… – Тут Джо немного задохнулась от волнения. – Он сказал, что я на него прямо похожа. Вчера вечером.

Тула снисходительно улыбнулась.

– Все в порядке, милая, – заверила она Джо. – Да, разок я его видела. Помню, он очень любопытствовал насчет всей этой местной истории. Боюсь, не очень-то много я могу вспомнить.

– О, – Джо прокашлялась, – я его никогда не знала. И не знаю, что между ними произошло. Маму это все как-то задевало. Очень сильно. И вот никого больше не осталось. Только я.

Признание вслух ранило Джо свыше ее ожиданий. Но странным образом ей также стало легче. Она посмотрела на Тулу, и та разглядывала ее в ответ. Раз уж она на кухне, то можно и на стол было бы накрыть…

– Я… я в спектре, то есть это аутизм. Так что если я тебе буду досаждать, пожалуйста, пожалуйста, скажи мне!

По взгляду Тулы было не понять, о чем она думает. Она смотрела не как мать на дитя, но и не покровительственно. Скорее, это можно было назвать «призыв к оружию».

– Я ведь тебе говорила уже, так? – спросила она, выговаривая слова мягко, с ирландским акцентом. – Мы друг другу помогаем. Ты мне понравилась, да и тебе со мной неплохо. Вот так я быстро завожу друзей. Да и врагов, по большей части.

Джо облизнула и снова поджала губы. Иначе сердце бы выпрыгнуло из груди. Или же она, рыдая, бросилась бы к Туле, а потом свернулась в позе эмбриона подле ее ног от такой щедрости. Ни один из вариантов не казался ей приемлемым поведением в данной ситуации. Тула же продолжала болтать, заполняя тишину.