– Знаю, но я дошел до точки. Я не могу видеть вас каждый день, работать вместе и чувствовать, что вы обращаетесь со мной как… как с чем-то средним между школьником и ручным щенком. Мне сорок девять, Кэрол, и… я схожу с ума. Почему бы не сделать это ради нас обоих?

– Потому что я католичка.

– Вы плохая католичка. Иногда мне кажется, что вам совершенно плевать на религию. Когда вы в последний раз ходили в церковь, чтобы исповедаться и тому подобное? Сто лет назад. Так зачем за это держаться?

– Меня держит церковь. Где-то там, внутри. Я чувствую, что погрязла в грехе, милый, правда чувствую.

– Ну да, конечно. Грешите напропалую.

– Хейли!

Она рассмеялась – тем мягким грудным смехом, который, словно золотая нить, пронизывал сыгранные ею роли.

– Перестаньте! – воскликнул Хэмблдон. – Хватит!

– Простите, Хэйли. Я просто свинья. Милый мой, я вас обожаю, но не могу, просто не могу жить с вами во грехе. Жить во грехе. Жить во грехе-е, – повторила она нараспев.

– Вы безнадежны, – пробормотал Хэмблдон. – Безнадежны!

– Мисс Дэйкрес? – послышался голос в коридоре.

– Да, я здесь!

– Мистер Гаскойн просил передать, что скоро ваш выход.

– Хорошо, сейчас приду, – ответила Каролин. – Спасибо.

Она встала с места.

– Вам тоже пора, – сказала она Хэмблдону.

– Наверное, – произнес Хэмблдон с горечью, в которой помимо его воли звучало что-то комичное, – наверное, мне придется ждать, пока Алф не умрет от ожирения сердца. Тогда вы выйдете за меня замуж, Кэрол?

– Как тут принято выражаться? Без проблем? Без проблем, мой милый. Но бедняжка Пух! Ожирение сердца! Право, это жестоко.

Она выскользнула в дверь.

Через минуту он услышал ее чистый и глубокий голос, произносивший первую реплику на сцене:

– «Дорогой, ты не поверишь! Он предложил мне выйти за него замуж!»

А потом раздался ее мягкий, теплый смех.

Занавес подняли в четвертый раз. Каролин Дэйкрес, стоя в центре всей труппы, раскланивалась перед партером, амфитеатром и – с особенной тонкой улыбкой – зрителями галерки. Две тысячи ладоней хлопали в такт, издавая громкий и ритмичный звук, словно кто-то методично колотил по железной крыше. Новозеландские зрители мало расположены к буйному веселью. Если им что-то нравится, они сидят молча и с остервенением бьют в ладоши. Именно это они и проделывали теперь, после третьего или четвертого представления «Дам для досуга». Каролин кланялась снова и снова, словно зачарованная этим бурным проявлением восторга. Она с улыбкой повернулась к Хейли Хэмблдону. Тот отделился от других артистов и подошел ближе к рампе. На его лице застыло торжественное и приподнятое выражение, с которым у исполнителей главной роли принято обращаться к публике. Аплодировавшие зрители удвоили свои усилия. Хэмблдон улыбнулся, прося тишины. Аплодисменты стихли.

– Леди и джентльмены, – начал он задушевным тоном, – мисс Дэйкрес попросила меня сказать несколько слов, чтобы выразить, – он посмотрел на галерку, – нашу огромную благодарность за тот чудесный прием, который вы оказали первому выступлению в рамках наших коротких, – он посмотрел на партер, – увы, слишком коротких гастролей в вашем прекрасном городе.

Хэмблдон сделал паузу. Послышалось несколько нетерпеливых хлопков.

– Это наш первый визит в Новую Зеландию, а Миддлтон – первый город, в котором мы дали представление. К сожалению, наши выступления в вашей замечательной стране продлятся недолго. Вскоре мы отправимся в…

Он замолчал и смущенно обернулся к своим коллегам, прося помощи. «В Веллингтон», – подсказала Каролин Дэйкрес.

– В Веллингтон, – повторил Хэмблдон с извиняющейся улыбкой.