Женщина стояла в тени масляной лампы. Она прошептала:

– Покажите грудь.

Анна не дура.

– Восемь скиллингов, – ответила она.

– Я дам вам пять ригсдалеров, – проговорила женщина. Снова шепотом.

Пять ригсдалеров. Это было целое состояние. Они станут как никогда близки к тому, чтобы купить гостиницу.

– Я не хочу остаться в изорванной одежде, – вымолвила Анна, вспоминая, как в последний раз богатый клиент вздумал, что ему можно делать все, что заблагорассудится.

– Об этом можете не беспокоиться.

Анна ослабила корсет и спустила бретели на платье на плечи, так что стало видно грудь. Женщина смотрела на Анну. Мерила ее глазами, ее талию и особенно грудь, как мясник измеряет коровье вымя на скотном рынке у площади Святого Николая.

– Пойдемте в мою повозку, она здесь, на углу.

– Извините, фрау, я не могу пойти. Это…

Женщина прервала ее, приложив палец к губам Анны:

– Вы получите деньги вперед.

– Меня ждут.

Анна обычно не говорила это. Но женщина наверняка ее поймет, поймет ее положение.

– Я заплачу больше, если вы пойдете со мной, – пообещала женщина и показала Анне настоящую банкноту. Ей никогда еще не платили банкнотой, разве что тот француз. – Она будет вашей, если вы пойдете за мной, – прошептала женщина. Ее голос у самого уха Анны, совсем близко и тепло. Анна хотела, чтобы ее заманили. Им были нужны деньги. Она посмотрела на дверь в комнату сестры, там, где спала Крошка Мари, пока Молли не смыкала над ней глаз. Анна и Молли дали друг другу непреложное обещание, что они никогда не выйдут на улицу с посетителем. Никогда и ни за что. С проститутками на улицах столицы случаются ужасные вещи, а околоточным и полиции до этого никакого дела нет. Убить проститутку ничего не стоило. Здесь, в доме терпимости, женщины следили друг за другом. И всегда приходили на крики о помощи.

– Извините, – прошептала Анна. – Я не могу. Мне нельзя.

Женщина отвела взгляд, она начала раздражаться.

– Тогда продолжайте, – бросила она и показала пальцем на грудь Анны.

Анна расстегнула корсет и стянула нижнюю рубашку. Она села на кровать так, как нравится большинству мужчин. Немного раздвинув ноги, опираясь на руки, чтобы груди прижались друг к другу как два пьяницы на Улькегаде.

Женщина села рядом, погладила Анну по левой груди.

– Сколько лет твоей груди?

Сначала Анна пришла в замешательство. Возраст груди отличается от возраста остального тела? Рано или поздно она, как говорится, обвисает. Женщина это имела в виду?

– Мне двадцать восемь, – ответила Анна, не отнимая двенадцать с половиной лет от своей жизни, чтобы сообщить более точный возраст своей груди.

Женщина сняла свой платок, поправила волосы и достала что-то из своей сумочки.

– Вы интересуетесь духами? Вам понравятся мои?

Незнакомка протянула Анне носовой платочек и кивнула. Не «не хотели бы вы», а «вы должны». Запах слабый, очень слабый, и сладкий, и кислый, будто мед смешали с чем-то противным, напоминающим китовый жир.

– Странный запах, – отметила Анна.

– Я называю его дыханием ангелов. Его дали мне чернокожие дикари в Вест-Индии.

Анна уткнулась носом в платок.

– Я не могу…

Женщина обняла Анну за шею и прижала платок к ее носу. Почему эти духи так важны? Анна начала задыхаться, потом вдохнула, и в ее легкие словно устремилось множество муравьев. Ощущения, во всяком случае, примерно такие. Нужно было закричать, позвать Молли или кого-нибудь еще, кого угодно. Но она поняла, что ее тело и голос больше ей не подчинялись.

Лицо женщины исчезло, как фитиль в огне.

– А мама дома? – спросила Крошка Мари сквозь сон.

Ее звали Крошка Мари, потому что она совсем мала. Мала для своего возраста, потому что все время недоедала. И была слишком мала для своих рассуждений про отца, которого больше не было в жизни Анны и ее дочки. А еще потому, что в доме терпимости была еще одна Мари, Большая Мари, некрасивая женщина, которую еще прозвали Плесневелая Мари.