«И пусть сегодня он укладывает Сонечку! Пусть разогреет себе ужин, – с непонятным раздражением против мужа подумала Вера. – Я избаловала его. В конце концов, это я принесла нам выгоднейший контракт, это на меня пойдет зритель. Это в меня влюблен режиссер!»

Вера Горбовская вернулась домой глубоко за полночь. Бояринов довез ее на такси до подъезда, вышел из машины и долго еще не отпускал Веру, держа ее руки в своих, что-то говоря, глядя на нее проникновенным взглядом.

Олег видел все это в бинокль. Ему было стыдно, но он смотрел, как Бояринов долго целует руки его жены. Одну, потом другую. Смотрел на ее лицо, раскрасневшееся, с полузакрытыми глазами…

Да что же это? Что же это делается? Вера взглянула на окна, и Олег отшатнулся, нервно заходил по комнате.

Какого черта он дал согласие на эту работу?! Ведь предупреждали его! Ему говорили ребята из театра – не суй голову в пасть ко льву. Но эти предостережения только раззадорили его: смешно ему, молодому, успешному мужчине, ревновать жену, которая старше его на десять лет, к другому мужчине, который годится ему, Олегу, в отцы. Пусть он хоть трижды талантлив и признан!

И Вера – она так дорожила их очагом, их маленькой крепостью, в которую они никого не пускали. И вот оно!

В дверях щелкнул замок. Олег выскочил в прихожую. От Веры распространялся запах вина.

– Ты… пьяна? – изумился Золотарев.

– Нет, просто выпила, – не своим, чужим, холодным голосом ответила Вера. – Как Сонечка?

– Ты вовремя вспомнила о дочери. Она уже три часа как спит.

– И что? Я работала.

– Вино, посиделки неизвестно где, возвращение полночь-заполночь – это что, входит в работу?

– Не кричи – разбудишь дочь.

Она прошла мимо него, поправляя волосы, и он ощутил запах мужского парфюма, исходящий от ее рук.

– От тебя пахнет его запахом! – вскричал Золотарев. – Этим его одэколоном, – с издевкой проговорил он, – как там? «Дерьмо гусара»?

– Ты с ума сошел? Что ты несешь? – раздался ее голос уже из ванной.

Он прошел за ней. Жена мыла руки, разглядывая себя в зеркале. И ее взор был все еще там, на улице, возле машины. Увидев перекошенное от злости лицо мужа, Вера повернулась к нему.

– Ну что ты злишься? Разве так уж часто я возвращаюсь домой поздно? – спокойно проговорила она. – Мне кажется, это впервые за несколько лет. Обычно это я поджидаю тебя до середины ночи.

– Неправда! До какой середины, что ты мелешь?

– Прекрати разговаривать со мной в таком тоне! – В ее голосе появился металл. – Я была с режиссером! Мы работали над ролью! Ты что же, ревнуешь меня к нему? Это же смешно!

Она рассмеялась.

Он схватил ее за плечи, развернул, заставил наклониться, поднял подол шелкового платья. Его движения были грубыми. Он почти хотел причинить ей боль.

– Что ты делаешь? Мне больно! – Она вырывалась. – Пусти! Я не хочу так!

– А я хочу! – сквозь зубы проговорил Олег, не выпуская ее, еще крепче сжимая стройное тело, раздвигая ногами ее ноги. – Я хочу! Я твой муж! И будет так, как хочу я!

Они не спали всю ночь. Впервые они лежали по разным краям широкой постели, не желая касаться друг друга. Словно между ними лежал невидимый, обоюдоострый меч.

– Ну вот, нечто такое же будет и в павильоне. Примерно так же, примерно… – рассеянно говорил Бояринов, пропуская Веру вперед, в большую комнату со светлыми, плотными шторами.

Он прошел к окнам и распахнул их. Осенний ветер ворвался внутрь, надувая парусами плотную ткань. Комната была пуста. Вернее, она была заполнена. Она казалась заполненной огромной, старинной кроватью красного дерева. Темно-синее шелковое покрывало, на котором разметались подушки, зачехленные розовым, бордовым, желтым шелком. Белые стены. Вмонтированные в них светильники с матовыми плафончиками.