– Что, черт возьми, здесь происходит?

Не знаю, что каждый из нас ожидал увидеть. Скорее всего, что-то дьявольское, возможно – отвернувшегося худощавого мужчину. Но пока что это было не так.

Мастерс и я встали по обе стороны от Холлидея, так что, должно быть, мы до смешного походили на охранников. Мы увидели большую, с довольно высоким потолком комнату со следами былого великолепия, в которой пахло, как в погребе. Стенные панели были содраны, и над обнажившейся каменной кладкой свисали прогнившие, в комьях паутины темные клочья того, что когда-то могло быть белым атласом. Уцелела только полка над камином, в пятнах и сколах, покрытая завитками тонкой каменной резьбы. В огромном камине горел скудный огонь. Вдоль края каминной полки было расставлено с полдюжины зажженных свечей в высоких латунных подсвечниках. Они мерцали во влажной мгле, высвечивая над каминной полкой ветхие обрывки обоев, которые когда-то были пурпурными и золотыми.

В комнате находились две женщины. Та, что сидела у камина, привстала со стула. Другая, лет двадцати пяти, резко обернулась в нашу сторону – ее рука лежала на подоконнике одного из высоких, закрытых ставнями окон, выходящих на фасад.

– Боже милостивый! Мэрион! – воскликнул Холлидей.

И в ответ раздался ее голос – взвинченный, но отчетливый и приятный:

– Так это… это ты, Дин? Я имею в виду, это действительно ты?

Мне показалось, что при всей своей очевидности вопрос сформулирован несколько странно. Холлидей услышал в нем еще что-то, сугубо личное.

– Конечно это я, – скорее не сказал, а пролаял он. – А чего ты еще ожидала? Я все еще остаюсь собой. Я не Льюис Плейдж. Пока что.

Он вошел в комнату, и мы последовали за ним. Стоит отметить, что, когда мы переступили порог, я с облегчением почувствовал, что избавился от чего-то давящего, теснящего, почти удушающего, что присутствовало в воздухе прихожей. Войдя, мы повернулись к молодой женщине.

Напряженная фигура Мэрион Латимер оставалась неподвижной в свете свечей, и ее тень, казалось, трепетала возле ее ног. Она представляла собой тот тонкий, классический, довольно холодный тип красоты, когда черты лица и линии тела кажутся почти угловатыми. Несколько удлиненное лицо обрамляли темно-золотистые волны волос, глаза были темно-синими, с застывшим в них выражением тревоги и озабоченности, нос небольшой, рот чувственный и решительный. Она стояла как-то скособочившись, будто хромоножка. Одна рука была засунута глубоко в карман коричневого твидового пальто, другую руку она убрала с подоконника и потуже запахнула воротник. Руки у нее были тонкие, гибкие и красивые.

– Да. Да, конечно… – пробормотала она и попыталась улыбнуться. Она подняла руку, чтобы вытереть лоб, а затем снова запахнула пальто. – Мне… мне показалось, я услышала шум во дворе. Поэтому я выглянула наружу сквозь ставень. На твоем лице был блик света, всего мгновение. Мне просто почудилось. Но как так вышло, что ты… как?..

Эта женщина производила сильное впечатление: в ней чувствовались подавленные эмоции, стремление к чему-то бестелесному, нематериальному – сбивающее с толку и озадачивающее качество, которое иногда превращает женщину в старую деву, а иногда – в настоящую оторву. Она была полна жизни, и это ощущалось то ли в глазах, то ли в фигуре, то ли в квадратной линии подбородка. Она тревожила – вот единственное слово, которое приходит мне на ум.

– Но тебе не стоило приходить сюда, – сказала она. – Это опасно – сегодня ночью.

– Да, это опасно, – донесся от камина негромкий, без эмоций голос.

Нам улыбалась маленькая старушка, сидевшая у тусклого и дымного огня. Она была одета по последней моде. На Бонд-стрит ей тщательно уложили седые букли; вокруг шеи, там, где кожа начала темнеть и обвисать, была повязана черная бархатная лента. Но на маленьком личике, напоминавшем восковые цветы, морщин не было, за исключением уголков глаз, и оно было сильно накрашено. Взгляд был нежным – и жестким. Хотя она улыбалась нам, ее нога медленно постукивала по полу. Она явно была потрясена нашим появлением; ее украшенные драгоценностями руки судорожно сжимали подлокотники кресла, и она пыталась умерить свое дыхание. Вы, несомненно, читали о персонах, чем-то напоминающих французских маркиз восемнадцатого века кисти Ватто. Энн Беннинг – современная, в здравом уме и памяти пожилая леди – походила на такую маркизу. Кроме того, у нее был слишком большой нос.