«Скорей бы уж Варя1 приехала. Провести с ней недельку и уехать из этого горячекислого киселя», – подумал Печорин, едва сдерживая зевоту. Но вдруг одно лицо из вереницы типических физиономий показалось Печорину странно знакомым. Господин, который задержал на себе взгляд Григория Александровича, был высок и очень худ. На лице, усеянном оспинами, выделялись густые черные брови над маленькими серыми глазками, смотревшими, впрочем, умно и дерзко. Рот его был как будто лишен губ и напоминал прорезь в картонной маске, а борода узкой полоской обрамляла впалые щеки и угловатый подбородок. Печорин уже догадался, кого он неожиданно для себя увидел в зале пятигорской ресторации, но все же спросил у Вернера.

–– Доктор, вон тот господин с бородой a la St.-Simonienne, не из Ваших ли пациентов?

–– О, это господин Горшенко, или как он сам себя называет, Горшенков, из столицы. Говорят, весьма богат и влиятелен.

–– Богат? Когда я знавал его в Петербурге, он был со всеми знаком, служил по каким-то поручениям, вечно жаловался на крайнюю занятость, хотя, кажется, был существом вполне бесполезным. Но больших денег у него отродясь не водилось, вечно волочился за богатыми невестами.

–– И судя по всему, его матримониальные хлопоты увенчались успехом. Вон его супруга – та в бежевом, что разговаривает с комендантшей.

Переведя взгляд на даму в бежевом платье, Печорин едва мог скрыть свое изумление: он узнал в мадам Горшенковой mademoiselle Negouroff, даму, с которой он имел когда-то в Петербурге затейливую светскую интригу: сначала оказывал всевозможные знаки внимания отцветающей красавице, а потом демонстративно от нее отвернулся и таким образом добился своей изначальной цели: приобрел то, что называют светской известностью, то есть прослыл человеком опасно привлекательным и потому интересным. Чувства Лизаветы Николаевны – двадцатипятилетней кандидатки в старые девы, которая, чередуя страстное красноречие с жеманным кокетством, пыталась удержать возле себя любого кандидата в женихи, Жоржа Печорина в ту пору интересовали мало. А теперь он почувствовал нечто вроде стыда за свое тогдашнее поведение.

Лизавета Николаевна Негурова, ныне мадам Горшенкова, выглядела еще более худощавой и бледной, чем четыре года назад, но одета была к лицу. В черных густых волосах ее блестела драгоценная диадема, а сухую шею обрамляло массивное бриллиантовое колье.

–– Доктор, а кого Вы пользуете – мужа или жену?

–– Господин Горшенков наносит визиты регулярно, но они носят скорее ритуальный характер, а супруга его, я думаю, приехала сюда не зря, надеюсь, действие вод будет благотворно для ее слабого здоровья. Хотя визитов к врачам она отчего-то упорно избегает, но ее внешний вид сам за себя свидетельствует.

–– Доктор, признайтесь, Вы же по-прежнему, собираете сплетни о Ваших пациентах? Что Вы знаете об этой чудесной паре, извольте поделиться со старым приятелем. Вы говорили о Лизавете Николаевне как о выгодной для Горшенкова партии, но откуда взялись у нее капиталы?

–– Ну сначала-то особых капиталов и не было, мадумазель Негурова, вышла замуж за господина Горшенкова с отчаяния, – я думаю, схватилась за последний шанс. Она смутно намекала на какую-то скандальную историю, после которой ей уже трудно было надеяться хоть на сколько-нибудь приличную партию (В этот момент Печорин опять почувствовал укол совести!) Вот на безрыбье и пошла за малороссиянина. А через год Елизавета Николаевна вдруг сделалась весьма богата, а с ней и ее благоприобретенный супруг.

–– Это каким же образом?

–– Да самым драматичным. Ее родители поехали на свадьбу племянницы, дочери сестры Катерины Ивановны, как звали матушку Елизаветы Николаевны, если не ошибаюсь. Свадьба была на широкую ногу, в тамбовском имении матери невесты, вся родня там собралась. Сама Лизавета Николаевна не смогла поехать: была на сносях и носила дитя очень тяжело. Так вот в самом разгаре свадебного торжества случился пожар и в огне погибли и родители ее, и невеста с женихом, и тетушки с дядюшками. Мадам Горшенкова потеряла ребенка, долго была больна, а по выздоровлении обнаружила себя наследницей всех своих родных!