– Сколько даете?[162] – выкрикнул он. – Помните, ни один участок не продается дешевле пятисот долларов.

Голос из толпы:

– Пятьсот.

– Пять сотен есть, – гремел аукционист. – Кто даст шесть? После пяти идет шесть. Пять сотен, шесть сотен, пять сотен, шесть сотен – спасибо – шесть сотен, теперь нужно семь сотен, шесть сотен, семь сотен… – Он сделал паузу и выкрикнул: – Продано тому джентльмену за шестьсот долларов.

В течение дня выставляемые в аренду участки постоянно росли в цене: десять тысяч… пятьдесят… сто…

– Уолл-стрит просыпается, – съязвил аукционист.

Участок № 13 ушел Синклеру более чем за 600 000 долларов.

Аукционист сделал глубокий вдох.

– Номер четырнадцать, – проговорил он. Этот участок располагался посреди богатого месторождения Бербанк.

Толпа притихла. Затем бесцветный голос из середины зала произнес:

– Полмиллиона.

Это был представитель «Джипси Ойл Компани», дочки «Галф Ойл», сидевший с картой на коленях и не поднимавший от нее глаз.

– Кто даст шестьсот тысяч?

Аукционист славился умением разглядеть малейший кивок или жест участника торгов. Фрэнк Филлипс и один из его братьев пользовались едва заметными сигналами – поднятием бровей или вспышкой огонька сигары. Фрэнк шутил, что однажды брат обошелся им в лишние сто тысяч, прибив муху.

Зная свою аудиторию, аукционист указал на седовласого мужчину, сжимавшего в зубах незажженную сигару. Тот представлял консорциум, включавший Фрэнка Филлипса и Скелли – давних соперников, а ныне объединивших усилия союзников. Седовласый едва заметно кивнул.

– Семьсот тысяч, – выкрикнул аукционист, тут же указав на первого предложившего. Еще один кивок.

– Восемьсот тысяч.

Вновь поворот к первому участнику торгов, мужчине с картой.

– Девятьсот тысяч, – произнес тот.

Снова кивок седовласого мужчины с незажженной сигарой.

– Один миллион долларов, – проревел аукционист.

Однако ставки продолжали расти.

– Миллион сто тысяч, кто даст миллион двести?

На сей раз в зале наконец повисло молчание. Аукционист уставился на седовласого, продолжавшего жевать незажженную сигару. Журналист в зале заметил:

– Кому-то хочется на свежий воздух.

Аукционист проговорил:

– Это Бербанк, ребята. Не глядите в пол.

Никто не проронил ни слова.

– Продано! – прокричал аукционист. – За один миллион сто тысяч долларов.

Каждый следующий аукцион, казалось, превосходил предыдущий как величиной отдельного предложения, так и общей вырученной суммой. Аренда одного участка ушла почти за два миллиона, а максимальный сбор достиг без малого 14 миллионов долларов. Журналист ежемесячника «Харперс мансли мэгэзин» писал: «Когда это закончится? С каждой новой пробуренной скважиной индейцы богатеют все больше и больше»[163]. И добавлял: «Осейджи становятся настолько богатыми, что с этим нужно что-то делать»[164].

Всевозрастающее число белых американцев тревожило богатство осейджей – возмущение умело подогревала пресса. Журналисты рассказывали часто приукрашенные дикими подробностями истории про осейджей, выбрасывавших рояли на лужайки у дома или покупавших новый автомобиль, когда у старого прокалывалась шина. Журнал «Трэвел» писал: «Сегодня индеец-осейдж – король расточительности. По сравнению с ним мотовство блудного сына с его любовью к внешней мишуре – просто образец бережливости». В том же духе было выдержано и письмо в редакцию еженедельника «Индепендент», где осейджи приводились как пример никчемных людей, разбогатевших «просто потому, что правительство, к несчастью, поселило их на земле, богатой нефтью, которую мы, белые, для них добыли»