Однако у самого Сванвика он вдруг поддался порыву, свернул на грунтовку и поехал в направлении Нирюда. Там на отшибе стояла ферма. Хозяева её были люди необщительные и гостей не жаловали. Ленсман обычно их не трогал и не показывался у них месяцами. Они были бедняками, эти люди, так что, если и шла тут какая продуктовая торговля в обход закона, ленсман предпочитал об этом не знать. Глубокие следы колёс указывали, что и здесь кто-то его опередил.

Было всё-таки что-то странное в бездетных супругах, живших на ферме. Оба сухопарые, спины прямые, лица серьёзные. Всегда сдержанны, отвечают односложно. Но у жены в глазах постоянно мелькает что-то неуловимое: как будто она на пару с мужем играет в игру, о которой пришедший и не догадывается, и ей от этого смешно. Ленсман подозревал, что они частенько продают еду на чёрном рынке – мясо, рыбу, картошку, рожь, морошку.

Наконец на дворе появился хозяин. Ленсман не пытался стучать в кухонную дверь – знал, что бесполезно, да и заперта она. Он вышел из машины, облокотился на капот и стал оглядываться. Ничего особенного он не искал, но притаившаяся за кухонной занавеской женщина об этом знать не могла.

– Ну? Что это ленсману у нас понадобилось, а? – мужчина медленно подошёл и сплюнул.

– Вы, может, слыхали, что вчера после полудня убили священника из Гренсе-Якобсельва?

– Так его вчера тут не было. Верно, Астри? Этот священник в Нирюд вчера не проезжал. – Он кричал, обращаясь к невидимой жене.

– Ясно, но, я подумал, вдруг вы слышали что-нибудь? Не видели какой-нибудь машины или пешехода на дороге? В Пасвикской долине народу ведь совсем немного.

– Не, мужик, бросай это дело к чёрту. Тут же всё время немцы таскаются туда-сюда. Окажись тут ленсман час назад, спросил бы солдат из гарнизона. Они тут были, на большущем грузовике приехали, верно, Астри?

– Да, о них я не подумал. – Ему и правда раньше не приходило в голову, что священника мог убить немец. – Но я имел в виду других. Граница же рядом. Мог через неё кто-нибудь перейти по этой дороге? А ещё тот, кто совершил преступление, прихватил автомобиль священника. Значит, он должен был ехать на нём в долину по этой дороге, других путей нет.

Мужчина обвёл рукой двор.

– Сам видишь, тут никакой машины нет. Хочешь в амбаре её поискать?

– Нет-нет, я просто собираю показания. Не сомневайтесь, я вам верю.

От ленсмана не ускользнуло, что жена вышла из дома и встала на камне, заменявшем им крыльцо. Руки её были скрещены на груди.

– Священника нашёл Миккель Сирма. Я бы хотел с ним перемолвиться словечком. Если вам случится с ним иметь дело, передадите?

– Так он уехал. Они отправились на летнее становище.

Вечерело. В маленьком хлеву беспокойно завозились овцы. Дневной свет померк, всё посерело. Ленсман почувствовал, что проголодался, и пошёл к машине.

– А его не Сирма зовут, – крикнул ему вслед хозяин, – это прозвище.

– А как же его зовут?

– Борицын. Миккель Борицын. Его дед на русской стороне жил.

Когда ленсман вернулся в Сванвик, в свой узкий деревянный дом, на кухонном столе обнаружился свёрток с копчёной сельдью и стакан морошки. Ленсман обомлел. Дверь-то была заперта. Несмотря на голод, к подаркам он не притронулся. Зато достал из пластикового контейнера кусок немецкого хлеба, намазал его жиром и положил сверху ломтики холодной картошки. Сварил в кастрюле кофе и отправился в кабинет. Стоило немедленно взяться за рапорт, пока в памяти живы все детали. Даже те, которые он не собирался упоминать. Киркенесского шефа ведь больше всего интересует его поездка к австрийцу-коменданту.

Зазвонил телефон. По телефону с ним связывались только из главного участка. Значит, надо отвечать.