– Девочки, пора, – указывает на часы Даг, и Бриджит со своей младшей сестренкой Паулой, ворча, суют ноги в сапожки, подхватывают пухлые школьные ранцы и надевают поверх своих курток непромокаемые накидки.

Солнце – как призрак: то появляется на небе, то исчезает, затянутое тучами. Непохоже, что пойдет дождь. Но это Абердиншир, и здесь все может измениться за полчаса. Переменчивая погода тут, пожалуй, единственная константа.

– Сколько времени ты проведешь у нас сегодня? – спрашивает Даг, набив рот сэндвичем, и Сал предостерегающе шлепает мужа по руке.

Лейла отвечает, лишь все прожевав и проглотив:

– Мне сегодня в вечернюю смену. – Обхватив пальцами кружку с чаем, уже согревшаяся и насытившаяся, девушка ощущает, как к ее щекам снова приливает жар. – Я могу пробыть столько, сколько вам нужно.

– Я подумал, ты могла бы потренировать Руби, и надо бы медленно проехаться на Пеструшке, посмотреть, не разрабатывается ли ее негнущаяся нога.

Сал внимательно смотрит на мужа:

– А кто будет делать с девочками уроки?

– А ты на что?

Сал жестом указывает на хаос, царящий на кухне после завтрака:

– Ох, у меня столько дел, да и от поездки верхом я бы не отказалась.

Лейла по опыту знает: Сал не поблагодарит ее за предложение прибраться на кухне. Есть невидимая линия, которую нельзя переступать: Лейла не член этой семьи. Девушка остро чувствует напряжение в комнате, вызванное тем, что хозяева расходятся во мнении о ней.

– Я могла бы сделать уроки, – предлагает Лейла. – Вы можете взять Пеструшку… – Ей не хочется отказываться от поручения, но она чувствует, что должна. – Или Руби.

– Нет. Я хочу, чтобы Лейла покаталась на Руби, – говорит Даг жене. – А ты бери Пеструшку. – Ударив рукой по столу, он резко отодвигает стул, давая понять: разговор окончен.

Сал поднимает стопку тарелок и относит их в мойку. Всплеск воды – единственный звук, нарушающий неловкое молчание.

Лейла с опущенной головой следует за Дагом до двери, избегая смотреть на Сал, ощущая яд в воздухе и в то же время трепеща от гордости.

Лейла, 1986

Запыхавшись от бега из конюшни в душ, а оттуда в гостиницу, Лейла обвязывает тесемки фартука вокруг талии, не сводя сердитого взгляда с шеф-повара. Его красное лицо потеет все сильнее по мере того, как множатся заказы; маленькие белые бланки трепещут под слабым дуновением вентилятора, тарелки томятся в ожидании под инфракрасными лампами. Шеф по мясу заболел, а посудомойщик в самовольной отлучке. Опять.

– Это не входит в мои обязанности, – протестует Лейла.

– И в мои, черт возьми, тоже, – огрызается шеф-повар. – Но раз этот никчемный дармоед так и не появился, кто-то должен сделать его работу. Мы же не можем здесь скопить горы грязной посуды! Прекрати нытье и принимайся за дело.

Он звонит в колокольчик:

– Персонал!

Еще одна официантка поспешно подбегает к ним.

– Вам нужно уволить этого никчемного дармоеда, – шипит Лейла, вытаскивая кастрюли, сваленные в просторную мойку, и выковыривая комочки еды в попытке очистить слив. – Я не должна этим заниматься, – повышает она голос. – Черт возьми! Я накрасила ногти!

– Что я слышу? – вопит шеф-повар, приложив к уху потную руку. – Ногти она накрасила! Нашла отговорку. А на самом деле тебе наплевать. Как и всем остальным! Здесь никому ни до чего нет дела…

Стиснув зубы, Лейла нагружает на поднос столько тарелок, сколько может уместиться, запихивает его в промышленную посудомоечную машину и, потянув за рычаг, опускает откинутый верх. Затем нажимает на кнопку, и звук воды, бомбардирующей тарелки, мгновенно заполняет кухонный закуток, заглушая чертыханья и ругательства, с помощью которых шеф-повар подгоняет помощников. У одного из них после затрещины горит ухо. Вид у парня такой, словно он вот-вот расплачется.