– Вот тогда ты от меня и слова не услышишь, сука легавая.

– Значит, мы поссорились, – резюмировал Болотов.

– Да нет, это я так, пошутил. А вы, коли не хотите, так и не записывайте, я двоек не ставлю.

Болотов не мог не конспектировать показаний обвиняемого, кроме того, он дублировал многие следственные документы. В его домашнем архиве заботливо хранились тома не только всех институтских лекций, но даже школьные тетрадки. Между прочим, и в школе, и в институте Болотов был отличником. И теперь сидел и слушал чуть не разинув рот двоечника не только школьного, но и по жизни…

Весь предыдущий день Турецкий мотался по Новогорску, заходил в прокуратуру, к военным, в МЧС заглянул, снова допросил нескольких свидетелей и вдруг понял, что увязает.

Увязает окончательно и бесповоротно. Никакого просвета впереди. Что там! Ни одной более или менее достойной версии. Повторный допрос важных свидетелей ничего не добавил. Сюгин тоже не принес в клювике пока ничего, хотя эксперты работали в поте лица.

Погубить четыреста человек и три дорогущих самолета – «Антей» и два истребителя – мог или страшный случай, или какой-то уж вовсе запредельный злодей. Впрочем, следа злодейства не прощупывалось никакого. Комиссии уже более или менее определенно могли сказать, что никто самолет не сбивал, не взрывал, диверсия почти исключалась. Конечно, это были предварительные выводы. Но по своему опыту Турецкий знал – преступление выдает себя с первого, ну в крайнем случае со второго взгляда.

Следующим пунктом на пути странствий Турецкого по Новогорску был снова авиационный завод. К заводу следователя вели различные интересы. Отсутствие одного тела на месте катастрофы вызывало недоумение и настороженность. Возможно, что в комиссии по похоронам располагали уже более свежими сведениями, чем в группе судмедэкспертов, занятой сугубо профессиональными вопросами. Во-вторых, в инженерном отделе Турецкий предполагал подкормиться новыми версиями гибели «Антея». Причина никогда не бывает одна. Конечно, мысль судмедэксперта Пискунова, будто самолет рухнул оттого, что у штурмана не выдержало сердце, была оправданна. Но даже если действительно штурман скончался у пульта, следствие должно быть проведено полно, всесторонне и объективно.

Перед проходной теперь было безлюдно. И только Ильич по-прежнему указывал на рабочее место.

В вестибюле завода, за проходной, был устроен своеобразный алтарь. Огромное количество фотографий разного качества печати, разного времени, были собраны на стене подле огромного, написанного тушью на двух ватманских листах некролога.

Кто такой Турецкий, на заводе знал уже каждый, но, может быть, именно поэтому у него спросили документы на проходной. Необходимо было лишний раз показать «важняку» из Москвы, что на заводе железная дисциплина. В инженерном отделе были готовы к встрече с Турецким. Заместитель начальника по фамилии Беленький ждал гостя, сохраняя наружное спокойствие. Турецкий, однако, с первого взгляда обратил внимание, что пальцы рук инженера переплелись, а ноги судорожно намотаны одна на другую. Турецкий внутренне усмехнулся – как все-таки наши жесты, движения выдают нас.

– Василий Геннадьевич, – начал Турецкий нейтрально, – я пришел к вам прежде, чем в экспертную комиссию, чтобы получить свежие сведения. Вы понимаете: эксперты народ дотошный, им сомнения не дозволяются, поэтому результаты заставляют себя ждать. Меня интересуют ваши выводы о причине катастрофы.

Беленький значительно кивал в такт словам Турецкого и смотрел в окно.

– Н-ну что же, – сказал он, подумав, – конечно, я могу с вами поделиться, но мои слова не будут иметь никакой цены. История темная, сами понимаете. Я могу случайно направить вас по ложному следу.