Болотов кивком поздоровался с подследственным и, изобразив на лице крайнюю озабоченность, принялся разбирать бумаги на столе. Он хмурил брови и покачивал головой. Достаточно показав преступнику себя в начальственном качестве, Болотов сел, взял в руки карандаш со следами покусов и пристально взглянул в глаза Чиркову.

Он встретился с холодным, нелюбопытствующим взглядом бандита. Глаза Чиркова не выражали ни страдания, ни ужаса, ни ненависти, в них не было также и тайной уверенности в себе, скрытой силы, и в то же время их нельзя было назвать невыразительными – у них была очень сильная внутренняя окраска, непонятная Болотову, а потому заставившая его внутренне сосредоточиться. Болотов подбавил металлу во взгляд и перевел его на переносицу Чиркова, чтобы добиться полной непроницаемости. Ему показалось, что Чирков улыбнулся, но это было ошибкой.

– Гражданин Чирков, – начал Болотов, – вы обвиняетесь в убийстве гражданина Крайнего Григория Анатольевича. По вашему делу собраны неоспоримые доказательства. Факт вашего присутствия в доме Крайнего в момент совершения преступления является установленным.

Болотов остановился, с тем чтобы насладиться впечатлением от своих слов. Речь его была звучна, спокойна и изобличала совершенную его уверенность в своей правоте и неоспоримости.

Чирков слегка склонил голову и взглянул на следователя исподлобья, ожидая продолжения.

– Мне поручено произвести следствие по вашему делу. Я – следователь прокуратуры Болотов Павел Николаевич. Официальное обвинение вам будет предъявлено через пару дней.

Болотов сызнова металлически взглянул в переносицу Чиркова.

– Можно снять наручники?

Голос у Чиркова был тусклый, невыразительный, но в то же время в нем чувствовалась внутренняя глубина и сила – так, во всяком случае, ощутил Болотов. Может быть, правда, Павел Николаевич ждал от Чиркова чего-то необыкновенного, наслышанный о его преступной славе, и только оттого находил во взгляде подследственного мощь, а в голосе выразительность.

Болотов выдержал паузу, словно желая дать понять Чиркову обоснованность своих колебаний, и кивнул конвойному. Этим величественным кивком Болотов обозначил, что разговор пойдет доверительный и открытый, что называется, «мужчина с мужчиной». Ему было известно, что Чирков оказал Грязнову бессмысленное и напрасное сопротивление, но в отношении себя он если и предполагал агрессию, то был полностью уверен в своих силах, чтобы ей противостоять.

Руки Чиркова освободились от оков. Он несколько раз сжал кисти в кулаки, чтобы размяться, и покойно сложил руки на коленях. Вся его поза выражала безмятежное спокойствие, словно он сидел не на допросе в прокуратуре, а просто за неизбежным скучным разговором.

– Надо ли говорить, – продолжал Болотов, отослав за дверь конвойных, – что кроме убийства Крайнего вы подозреваетесь в совершении и других опасных преступлений. В ходе следствия я буду вынужден обращаться к некоторым фактам вашей жизни, уже давно, может быть, вами забытых.

Болотов тонко улыбнулся. Среди «забытых» фактов было несколько ошеломивших общественность кровавых убийств.

– Если у вас есть обстоятельства, неизвестные следствию, которые снимают с вас вину или смягчают ее, я прошу вас незамедлительно их сообщить.

Чирков продолжал спокойно глядеть в глаза Болотову. Болотов тоже рискнул поменять точку зрения и глядел уже не в переносицу собеседника, а непосредственно око в око.

– Да какие там обстоятельства, гражданин следователь, – тускло отвечал Чирков, – убил я гражданина Крайнего. Да и то сказать – убил. Дрянь человечишко-то был. Пристрелил, как собаку.