– Смотри-ка, о сне твоем беспокоится, – усмехнулся Толик, прочитав послание. – Вот наглец.

– Я не знаю, что делать. Мне так неприятно все это.

– Дай задание своим ученикам написать сочинение, тетради на проверку принеси домой, я эти тетради вместе с одной из подброшенных тебе записок передам нашему эксперту Панаеву, и через пару дней ты будешь знать фамилию шутника, – сказав это, Толик зевнул.

– Ну, ты такое скажешь, – Катя махнула рукой. – Эти твои полицейские методы…

– Не полицейские, а милицейские, – поправил Толик и погрозил ей пальцем. – Разница существенная.

– Тоже мне – разница, – усмехнулась Катя. – Полиция – милиция, две буквы всего различаются.

– Как с филологом я с тобой спорить не могу, – развел руками Толик. – Образование не позволяет.

Пакет с окровавленной блузкой он сжег на выходе из леса. Развел небольшой костер и сжег. Домой такие вещи не носить – это он сразу для себя решил. Ничего подобного дома находиться не должно. Прикурив от догорающего костра, он посидел еще немного, потом, взглянув на часы, спохватился: пора домой, он в это время обычно с работы и возвращается, не должна мать заподозрить, что он не с работы идет. Он встал, присыпал землей костер и быстро пошел в город.

Дома мать при его появлении вышла в прихожую.

– Как дела? – спросила.

– Ничего, ма, все нормально.

– Как твои бурсаки? – Она пэтэушников называла бурсаками.

– С ними все в порядке, ма. Прогуливают занятия потихоньку.

– Их дело молодое. Ужин греть?

– Я сначала в душ схожу, ма.

Заперевшись в ванной, он разделся и осмотрел свою одежду. Пятен крови не было, и это его успокоило. На всякий случай он все перестирал, после чего принял душ. Нож он почистил пастой и сунул его под ванну.

Мать хлопотала на кухне. Он присел на табурет, наблюдая за ее плавными, уверенными движениями.

– Хлеб черствый немного, – сказала мать. – Не было свежего в булочной.

– Ничего, – он махнул рукой. – Любой съем. Что-то я сегодня проголодался.

– Я тебе почему всегда и говорю: бери бутерброды на работу.

– Ма, ну хватит уже – сколько можно? – Он сделал вид, что рассердился.

– Я же как лучше хочу, – вздохнула мать. – Сын ты мне или не сын?

– Сын, – буркнул он.

После ужина он вышел на балкон, закурил. Стоял, опершись на перила, свесив голову. Мать вышла тоже, встала рядом. Сказала:

– Какой-то ты сегодня… – Замялась, подыскивая нужное слово, наконец нашла: – Усталый, что ли.

– День сегодня был хлопотливый, – сказал он и выпустил дым кольцами. – Устал я немного.

Кольца табачного дыма удалялись, растворяясь в воздухе.

– Да, работа есть работа, – кивнула мать, соглашаясь. – Только на пенсии и отдохнешь.

Через пару дней Толик поинтересовался:

– Ну, как там твой писатель?

– Какой писатель? – не поняла Катя.

– Который записки пишет.

– А, этот!.. – Она махнула рукой. – Пока больше ничем себя не проявил. Может, надоело?

Но на следующий день записка появилась. Она лежала в журнале на странице, которую Катя открыла. На этот раз от тетрадного листка оторвали четвертушку, и на ней корявыми печатными буквами было выведено: «Завтра начнем. Готовься».

Катя сжала листок в кулачке и беспомощно взглянула на класс. Она смотрела и не могла понять – кто? Кто из них? И что они собираются начинать завтра? К чему ей готовиться? Только сегодня она поняла, что тот, кто пишет ей эти записки, – не глупый шутник, нет. Он жесток, потому что знает: ожидание неведомой опасности – нелегкое испытание. И предлагает Кате пройти через это.

– Глупо! – вдруг громко сказала Катя, и весь класс, затихнув, стал смотреть на нее. – Глупо то, что ты делаешь!

Она смотрела в лица ребят и не видела ни одного насмешливого или испуганного взгляда, нет! Все смотрели на нее удивленно. Они не поняли, о чем идет речь. Или сделали вид, что не поняли. Катя резко поднялась и, всхлипывая, выбежала из класса. Обидно вдвойне, когда не знаешь, за что тебя наказывают.