Петр невольно сглотнул, представив, какое богатство скрывают легкие цветные тряпки.

Взглянув на Таврина, женщина даже не попыталась укрыть оголенные части тела: пленный, да к тому же еще и дикий скиф, существо более низкого порядка, примерно такое же, как бездомный пес, – она увлеченно продолжала возиться с цветами.

Вошли в кабинет начальника лагеря оберштурмбаннфюрера Ламсдорфа.

– Господин оберштурмбаннфюрер, – обратился эсэсовец, – ваше приказание выполнено, военнопленный третьей роты под номером двести двадцать четыре дробь четырнадцать доставлен.

Оберштурмбаннфюрер терпеливо выслушал доклад. Лысый, с круглой головой и румяными пухлыми щеками, он выглядел вполне добродушно.

– Проходите вот сюда, – коротко распорядился он, указав на свободное место перед столом.

Таврин никогда не видел начальника лагеря столь близко – между ним и военнопленными всегда стояли три автоматчика, контролировавшие каждый шаг лагерника, – а сейчас он находился в его просторном кабинете, всего-то на расстоянии вытянутой руки, и внимательно следил за всемогущим хозяином лагеря и его узников.

– У вас серьезные покровители, – наконец сказал Ламсдорф.

Таврин слегка пожал плечами, не зная, следует ли отвечать на подобное высказывание. Оберштурмбаннфюрер Ламсдорф, похоже, тоже не ожидал от него ответа.

– Я тут полистал ваше дело. Вы сдались в плен добровольно, не так ли? Почему? Неужели Советская власть была к вам так немилостива?

Над головой оберштурмбаннфюрера висел большой портрет Гитлера в светло-коричневом френче. На груди фюрера был только Железный крест, полученный им в Первую мировую войну. И больше никаких знаков отличия. Фюрер был строг и проницателен одновременно. Такому не соврешь!

– Мне уже задавали такие вопросы. Я подробно отвечал на них.

– Да, я читал протоколы допросов, но мне бы хотелось услышать это от вас. Важно, так сказать, личное впечатление.

– На передовой меня увидел человек, который прежде знал меня под другой фамилией. Он сообщил обо мне в контрразведку дивизии. Если бы я не перешел к вам, то меня давно уже расстреляли бы.

– Насколько искренне ваше желание служить Германии?

Самый скверный противник – это прибалтийские немцы. Кроме знания русского языка, который, по существу, является для них родным, они прекрасно разбираются в психологии русских, а потому их не проведешь. Живущие на стыке двух культур, они являлись проводниками немцев в дремучую, на их взгляд, психологию скифских народов. А потому не могло быть и речи, чтобы обмануть его – раскусит сразу, как полый орех, стоит только взять неверную ноту. Спасти может только полуправда.

– Обратного пути у меня нет. Желание жить – это достаточная мотивация для верного служения вермахту?

– Нам нужны люди, которые служат рейху не из-за страха, а по убеждению.

Линия губ оберштурмбаннфюрера небрежно изогнулась. Ламсдорф смотрел на Таврина с таким видом, как будто только что поймал его за руку за кражей медного грошика. Да, он явно не такой простачок, каким выглядит…

– У меня свой личный счет к большевикам, – попытался уверить его Таврин. – Я три раза сидел в тюрьме.

– А вот это уже интересно. Надеюсь, это была политика, а не какой-нибудь пьяный дебош в затхлом ресторане.

– Ни то и ни другое. Я работал бухгалтером на одном крупном предприятии. Директор проворовался и все свалил на меня. Мне дали три года, но вышел я через полтора.

– Хорошо трудились на коммунистических стройках? Большевики умеют перевоспитывать.

– Нет, просто попал под амнистию к очередной годовщине революции.

– Значит, не перевоспитали. За что же посадили в следующий раз?