– Слушай, мышонок, так это теперь нам что, можно не заморачиваться? Теперь можно в тебя кончать, да?!

Я слушала его в легком оцепенении, не зная, что ответить. Молчала, разом ощутив, как же неуютно мне в этом чужом, заброшенном доме рядом с этим чужим заброшенным человеком.

Похоже, Борис считал это моё состояние, подорвался, бросил окурок в мойку и опустился передо мной на колени:

– Прости, прости, прости, мышоночек! Сболтнул, не подумав… Конечно, это наша общая беда… одна на двоих… поэтому у тебя от нее только половинка… Мы справимся, Юлька… мы будем бороться, мы обязательно что-нибудь придумаем…

Он выцеловывал мои пальцы, бедра, колени и с каждым его прикосновением в мое заледенелое тело возвращалась жизнь. Когда я окончательно оттаяла и обмякла, Борис подхватил меня на руки и унес на кровать, где снова принялся исцелять, окутывая поцелуями. А потом взял меня, окончательно разомлевшую, взял жестко и жадно, не предохраняясь.

Он сидел на краю кровати, читал мне с измятого листа, вырванного из тетради в клеточку, свежесочиненные стихи, и я влюблялась в него заново, в тысячный раз собирая по кусочкам своё раскромсанное обидой сердечко, глупое и ненасытное.

– А почему ушла? И в какую метель? Сейчас же лето, – улыбнулась я, призывно переворачиваясь со спины на живот.

– Да это так… для трагизму…

Он прилег рядом и стал медленно выстилать по моей коже дорожку из поцелуев от бедра к позвоночнику. От каждого его прикосновения тело мое вздрагивало, тянулось навстречу, вибрировало, пело. И вскоре мы снова впились друг в друга губами, переплелись руками и телами, перекрестили судьбы, соединившись душами.

Конец ознакомительного фрагмента.