С Пьером Лекавелье она познакомилась в салоне мадам Левальян и имела неосторожность похвалить его творчество. Окрылённый пиит тут же избрал Марию дамой своего сердца и воспел её в своих длиннющих слащаво-выспренних стихах, надеясь, верно, не столько на ответную страсть, сколько на восхищение его талантом. Поначалу Мария старательно отвечала на каждое послание: «Ничто лучше не доказывает ваши чувства, чем эти трогательные стихи. Я прошу вас, мсье, быть уверенным в признательности и почтительных чувствах, которые я питаю к автору “Возлюбленной”. Ваша преданная и покорная служанка Корде».
Стихотворец, однако, не унимался; всякий день от него приносили очередное сочинение в её честь, одно другого нелепее и вычурнее. Вскорости Мария перестала писать ответы и даже настоятельно просила мадам Левальяьн воздействовать на неутомимого сочинителя, чтобы он избрал иной объект для приложения своего кипучего дара.
Больше о нежных чувствах Мария ни с кем не заговаривала.
8 июля, понедельник
В Интендантство, где мы тогда находились, явилась, чтобы поговорить с Барбару, одна молодая особа, высокая, стройная, благовоспитанная, со скромными манерами. Во всей её фигуре чувствовалась смесь мягкости и гордости, как это ей сообщила её небесная душа. Она приходила, постоянно сопровождаемая слугою, и всякий раз ожидала Барбару в салоне, где каждый из нас проводил определённое время.
С тех пор, как эта девушка приковала к себе взоры всего мира, мы часто вспоминали все обстоятельства её визитов, из которых нам стало ясно, что её настойчивые заботы о некоторых своих родственниках были только предлогом. О её настоящих намерениях, без сомнения, знали лишь основатели этой Республики[18], которой она собиралась посвятить себя.
Интендантство. 2 часа пополудни
На другой день после полудня Мария вновь явилась в Интендантство. Она пришла одна, без провожатого и, конечно же, без мадемуазель Фужеро. Просторный особняк, построенный в начале века королевским интендантом Орсё Фонтетом (почему этот дом и называли Интендантством), с некоторых пор служил гостиницей для приезжих. Именно там по предложению Бугона-Лонгре департаментские власти расквартировали депутатов Конвента, бежавших от тирании парижской Горы. Исполняя пункты департаментского постановления, Интендантство снабдили всей необходимой мебелью, а также поставили у ворот почётную охрану. За три недели беглецы до того освоились на новом месте, что открыли делопроизводство и даже стали устраивать приёмы граждан по личным вопросам.
У ворот особняка Мария столкнулась с Бугоном-Лонгре. Прокурор-синдик только что покинул Интендантство и готовился сесть в свою карету. Но тут, увидев свою неуловимую «пассию», он сделал знак кучеру подождать и, подойдя к Марии, пожал ей руку:
– Какая неожиданная встреча! Не меня ли вы здесь ищете, Корде?
– Нет. Мне нужен кто-нибудь из представителей.
– Кто-нибудь из представителей? Так-так… Всё никак не наговоритесь с Барбару? Какой это по счёту ваш визит? Дался же вам этот марселец! Неужели вы, Мари, с вашим характером и с вашей осмотрительностью уподобились ветреным канским девицам, которые от него без ума? Он, конечно, красавчик. Но и развратник отменный. Вы знаете, что он возит за собой любовницу, маркизу Зели?
– Это меня не интересует. Я пришла по делу.
– Понятно, по делу! Своя департаментская администрация вас уже не устраивает. Вам парижских депутатов подавай. – Бугон гневно сверкнул очами: – Спеси у них много, это верно. Да только власти никакой. Кто они теперь? Беглецы-скитальцы. Что теперь может сделать ваш Барбару? Это там он был силён, в Конвенте, да и то, когда ему давали слово. А здесь вся власть у нас, в наших руках. Пусть они болтают, столичные говоруны, выступают с речами. А решать будем мы. Мы, нормандцы. Так-то вот, дорогая моя.