– Врага – нельзя, если ты коммунист! – почти с пафосом изрек Федор Иванович, и было непонятно, это ирония или убежденность.

– Но ты-то был коммунистом!

– Э, ладно, доча, хорош, приехали! – он примиряюще вскинул руку. – Есть нечто непознаваемое и только мне понятное. Для тебя оно непознаваемое, а мне понятное. Это ведет по жизни. Это судьба. Моя судьба прошла через две мои жизни: первая – политработник в войну, а после, вторая, – цензор. И везде я умудрялся кого-то спасать. Значит, и политработники в войну были по делу, если я вас спас. По делу, если есть разум и смелость. Да, не все этим отличались, но все-таки, все-таки… Все-таки нельзя всех под одну гребенку. Нужен индивидуальный подход, анализ, а не суд скопом. Судить мы все горазды, особенно вы, молодые. Впрочем, у каждого своя правда, а общей правды нет.

– Ладно, папа, мы не судим, – решила закончить миром Агне, – просто иногда обидно и жалко. Сколько вещей чуть не угробили или вовсе угробили!

И тут в разговор решил включиться я, до того молчавший:

– Вот, например, цензурная история с «Мастером и Маргаритой».

– И что? – даже не удивился Федор Иванович, воззрившись на меня.

– Что? Вы сказали, что «Сказка о тройке» – это не литература. Тезис спорный, но ладно, оставим. Вы посчитали, что это не литература, поэтому не пропустили ее и уверены, что поступили правильно. Пусть так. Но булгаковский роман – разве это не литература? Литература, и какая! А что произошло при первой публикации?

– А то и произошло. Да, верно, моя работа, моя. Верней, моего 4-го отдела, ну и моя, конечно, – он говорил убежденно, без нотки сомнения или раскаянья. – Вы знаете, какова функция 4-го отдела Главлита? Докладываю. Он осуществляет предварительный цензорский контроль над выпуском книг и журналов центральных издательств.

– Отлично! И что вы там, в «Мастере», наконтролировали? – я чувствовал, что тоже возбудился, как до того Агне, но она вскоре взяла себя в руки, а я пока нет.

– Многое. И многое же по делу, – был ответ бывшего начальника 4-го отдела (а вообще-то главного цензора державы). – Да, по делу, могу доказать.

Странно или нет, этот Федор Иванович мне нравился почему-то: он говорил спокойно, уверенно и, в отличие от нас с Агне, никак не переполнялся эмоциями. Да, большая жизнь за плечами – чего там только не было, почти вся история страны, которая есть история болезни, как сказал уже помянутый сегодня Высоцкий. В общем, молодец Федор Иванович, дочь которого мне небезразлична и с которой у меня нет идейных противоречий, не то что с ним.

– Так вот, – продолжил я, – первое издание, как вы, конечно, знаете, появилось в журнале «Москва» в 66-м, а через…

Он сразу перебил:

– Та публикация в «Москве» состоялась в 66 – 67-м, если быть точным!

– Да, хорошо. Но… Через несколько лет, кажется, в 69-м, в ФРГ напечатали полный – полный, то есть без всяких купюр! – текст «Мастера и Маргариты», причем напечатали изумительно, потому что…

Меня опять перебили, но спокойно, почти тихим голосом:

– Да знаю, знаю! Это издание у меня есть. Вот там, – он указал себе за спину, – на полке стоит. Оно вышло, да, в 69-м во Франкфурте-на-Майне. И, да, наши купюры там выделены по тексту курсивом, поэтому читатель прекрасно видит, что же именно мы вымарали. Знаю, знаю! – и улыбка, и внимательный взгляд мне в глаза. – И что?

– Что? – я даже опешил несколько. – А то, что, внимательно вчитываясь в эти ваши купюры, я не видел логики. Да, большинство мест, которые вымараны, это понятно почему… ну, с точки зрения власти, идеологии. Это мне хотя бы понятно! Но наравне с этим есть: первое – совершенно, так сказать, нейтральное, никого не задевающее, не антисоветское; второе – отдельные слова, или строка, или пара строк, которые вообще не несут никакой идейной нагрузки, это чисто стилистическое, вкусовое, если угодно. Так вот, всё это – и нейтральное, и стилистическое, – вот это-то зачем вымарано? Никакой логике не поддается!