А воробьи там поживали хорошо, отлично поживали, им было хоть бы хны на ветках, что приглашенья ему не дали. И маленькая девочка с хвостами внизу мелками рисовала зайца на черном тающем асфальте. Асфальт не тает, думал Шишин, это тает снег…
– Саня, ты придешь? – спросила Таня, садясь за парту рядом, высыпая «Мишек» и ирисок Шишину под нос, он засопел, не обернулся.
«Бобрыкину дала конверт, другим дала, с кем дружит, а на меня конверта не хватило, – думал он. – Я без конверта не пойду. Другого дурака пусть ищет без конверта, просто так ходить». Он так любил, чтобы уж если пригласили, то с конвертом, а на словах не дело приглашать людей. Придёт – где будет там написано, что приглашали? И могут даже не пустить без приглашенья. «Где ваше приглашенье?» – спросят, как в кино и без билета. Что сказать…
«И даже из-за газировки, если даже газировка будет, не пойду…» – подумал он, но все же обернулся, посмотрел на Таню.
– На! – сказала Таня, протягивая Шишину конверт.
Глава 6
Жмурки
Продольная полоска в камне и воронка, запах солнца, цвет апреля.
– Ой! Чертов палец! Капитально… дашь потрогать? Зыко пахнет… А если долго в кулаке зажать еще вкусней, смотри!
– Ага…
– А угадай теперь, в какой руке? Не угадаешь – чур мое!
И Шишин долго думал, в какой руке у Тани громовица, но не угадывал почти что никогда. А громовиц на счастье было много. На пустыре, за длинным домом, в песочнице другой, там, у забора… «Еще потом насобираю, ладно, сколько захочу».
«Илии пророка, Саша, стрелы громовицы…» В платочек громовицу обернув, мать долго мялкой молотила по кулю, крещенской разведя водой, давала пить: «С усадком, Саша, пей, на счастье…» Но Шишин не любил, чтоб громовицы мать его толкла на счастье, и – громовиц найдя, от материв дыру кармана прятал – и, спрятав, забывал, искал еще. И на газету, громовиц нащупав за подкладкой, мать высыпала и опять толкла, толкла…
На счастье ржавый гвоздь и на двери подкова. Четырехлистный клевер, старый ключ. Ресница, перышко рябое, автобусный билет, билет трамвайный, монетка вверх орлом, куриный бог, Илья-пророк, каштан в кармане правом, мутная вода с крупой беленой – все на счастье… все.
«Вели чутворче безначальный, угодниче заступнече благие и везде в скорбях наших поможи…»
Дверь Таниной квартиры приоткрыта. Из-за двери звенели смехи, голоса, стучали каблучки, играла музыка; паркетною гвоздикой, пирогами пахло. Пустынно и тоскливо пробурчало в животе, покрытый мраком лестничный пролет манил бегом назад. Он часто убегал от двери, когда за нею голоса и смех.
– А, Санька, ты? Чего застрял? Входи! – И яркий свет цветной в глаза ударил, и земляничные смеялись губы, и васильковые глаза сияли, и медным золотом закатным волосы горели, в них цвели бумажные цветы. – Давай-давай, не топочись, идем! – дыша нетерпеливо солнцем и лакрицей, мятным язычком звеня во рту, сказала Таня, схватила за рукав, и потянула за собой.
Он замычал, сопротивляясь, во сне пытаясь спрятаться от сна, и продолжал смотреть…
– Смотри, какое платье мама подарила! Нравится тебе? – И поворачиваясь боком, половинкой глаза на Шишина из сна смотрела; и от запястий тонких, от коленей взлетела юбка цвета акварели, и били больно, внутри, где прятал Шишин всякие печали, лаковые каблучки.
– Ага, – ответил он.
Еще часы! Смотри! Бобрыкин подарил! – И протянула Шишину ладошку вверх тормашкой, на запястье блестели крошечные настоящие часы. – По камушку вот тут и тут, и здесь за ремешком, и пряжка золотая!
– Золотая…
– Мне идут?
– Идут… – прислушавшись, ответили, вспомнив свой подарок, кулак открыл и громовицу протянул.