Манаева содержали в изолированной камере, не позволяя пребывать даже в обществе себе подобных. Раздельные прогулки, приёмы пищи, даже развлечения. Порой ему приходилось играть в шахматы с самим собой, правда, человеку, больному шизофренией, это не составит огромного труда. Манаев сопровождался сотрудниками лечебницы и находился под постоянным наблюдением.

Журналист не успевал записывать за быстрой речью главного врача. Анисимов рассказывал так отчётливо и последовательно, будто зачитывал эти истории на ночь своим детям словно сказки. Короткин уже предвосхищал успех статьи, как отметил для себя Валерий. Записывал жадно, слушал с энтузиазмом, не пропуская ни единого словечка.

А когда Анисимов сделал паузу на кофе, Владислав, улучив момент, решил задать вопрос:

– А есть ли шанс на излечение всех этих людей?

– Вся жизнь это шанс, как говорил Карнеги. Но пока что в стенах этой лечебницы такого чуда не случалось. Я предполагаю, что у некоторых больных есть вероятность полного излечения или хотя бы с перманентными ремиссиями, но… У таких, как Манаев, шанс ничтожно мал. К тому же, пациенты, точнее, «криминальные» пациенты, излечившись от своего недуга, будут нести уголовную ответственность за свои деяния уже как дееспособные. Но я думаю, что никто не пойдёт на такое. В «Убежище» куда лучше, чем в тюрьме, и уж тем более, на расстрельном плацу. Если излечившийся пациент не окажется круглым дураком, он будет продолжать притворяться больным, лишь бы остаться здесь. Такой вот забавный парадокс.

– А как же ваши исследования? Неужели так трудно отличить больного от здорового?

– Понимаете, Владислав, – Анисимов поёжился в кресле, принимая удобную позицию. – Завтра сто человек укажут на вас и скажут, что вы психически ненормальный. Вы будете отрицать и чем больше будете это делать, тем сильнее будет казаться ваша невменяемость. Но вы уверены, что абсолютно здоровы. И вот на вас надевают смирительную рубашку, и вы начинаете дёргаться, кричать до потери пульса от негодования и люди, указавшие на вас, только убедятся в своей правоте. Так что это вопрос сугубо философский. Мы можем проводить длительные и даже скрытые наблюдения за пациентами, чтобы проверить его излечимость, но не всегда до конца можно понять, болен ли человек психически или нет.

– И по такому принципу вы забираете всех в эту лечебницу?

– Вы неправильно меня поняли. Пациент, который вчера бился головой об стену, сегодня утверждает, что он нормален. А через день пытается вскрыть себе вены. Тут каждый считает себя здоровым, и эти люди пытаются убедить каждого в этом, в том числе и обычный персонал. Они не просто так попали сюда, и некоторые из них понимают, что, по всей видимости, им не выбраться отсюда до конца своих дней. У пациентов, имеющих достаточно глубокий интеллект, намного лучше получается играть роль «выздоравливающего». Они прекрасные актёры, тонкие психологи. Они практически убеждают тебя в своей нормальности, но затем прокалываются.

– В каком смысле?

– Беседуя с тобой, он вдруг переключает свой взгляд на пустую стену и продолжает говорить с тобой. Их всегда выдают глаза. Не зря же говорят, что глаза – это зеркало души. Так вот, эти зеркала отражают одну лишь пустоту.

Журналисту стало не по себе.

– Ну что, ещё хотите увидеть пациентов «Убежища» воочию? – усмехнулся Анисимов, расслабившись в кресле.

За окном вновь громыхнуло. Освещение замерцало, грозясь отключиться вовсе, но проводка выдержала.

– Ещё сильнее.

– Что ж, ваша бесстрашная любознательность говорит о том, что вы профессионал своего дела, – без лукавства произнёс главврач.