– Опять? – поразился тот.

– Увы, – торопливо драпируя домашним халатом свою соблазнительную наготу, подтвердила Глафира. – Надо идти, иначе Липка припрется сюда, благо, рядом квартиры.

– Ну что ты будешь делать! – удручился Иван Семенович Желтухин. – Нигде мне нет покоя! Что у меня за жена? Только муж за дверь, как она черт-те за что принимается.

– Не волнуйся, я скоро, – успокоила его Глафира. – А ты посуду пока помой.

Она выскользнула из своей квартиры и позвонила в соседнюю.

Неприученный к домашней работе Иван Семенович тяжко вздохнул и покорно поплелся в кухню, но мыть посуду не стал, а нервно закурил. Он страдал. И понять его можно: надо думать, нелегко изменять любимой жене. Совесть мучает, сердце ноет… Но и не изменять Иван Семенович не мог – так был устроен. Мужчина.

«Э-хе-хе, бедная моя Липочка, – с нежностью в сердце думал он, – поди, без меня скучает, без единственного своего. Святая она у меня, святая. А я, подлец… Но ничего, вот из командировки вернусь и в театр ее поведу. Давно уж, солнышко, просится, вечернее платье хочет всем показать».

Хлопнула дверь – вернулась Глафира.

– Так быстро? – удивился Иван Семенович.

– Да уж, Ваня, шизанулась твоя жена. Ты бы реже ее оставлял одну.

Испугался Желтухин:

– А в чем дело?

– Слишком впечатлительная она, – небрежно чмокая его в лоб, пожаловалась Глафира. – Дворничиха шмотки мужские под вашим балконом нашла, Липка сидит теперь в полной прострации. Представь: порезала торт, половину слопала и клянется мне смертно, что ни крошки в рот не брала. Как не брала? А куда ж торт подевался?

Желтухин озадаченно покрутил головой, не зная что отвечать, Глафира же с чувством продолжила:

– Этак скоро она будет похожа на бегемота, с диетой такой. Ладно, черт с ним с тортом. Ты знаешь меня, я не привереда. Будем есть то, что осталось. Я, хоть и сыта, но пошла в ванную культурно руки помыть перед едой, а там… Там полотенце мокрое. Липа, говорю, повесь сухое. Липа прибежала и давай меня убеждать, что полотенце нормальное. Абсолютно свежее, говорит. Но я-то не дура, отвечаю, пощупай сама. Это, вааще, что такое? Называется, в гости пригласила меня. Торт обгрызла, полотенце мокрое сунула… Короче, я обиделась и ушла.

– А Липочка что же? – растерялся Иван Семенович.

– Так с мокрым полотенцем в руках и застыла. Задумалась. Ой, Ваня, непутевая у тебя жена, – заключила Глафира и про себя отметила: «И раньше была не слишком умна, а теперь и вовсе чокнулась».

Разумеется, после такого сообщения Иван Семенович Желтухин спокойно изменять жене уже не мог. Не такой он был человек, неравнодушный. Поэтому теперь изменял он своей Липочке с большой тревогой в сердце: как там она, бедняжка? Что поделывает?

К ночи темперамент пошел на убыль, а тревога усилилась. Одолели плохие сны, разыгралась ревность. Иван Семенович вскочил, охваченный плохими предчувствиями, и, свесив ноги с кровати, подумал: «Не пойду завтра к Ниночке. Из командировки срочно вернусь, в конце концов жена дороже».

Проснулась Глафира, томно заворочалась в постели, лениво спросила:

– Вань, ты куда?

– На кухню, Глашенька, покурю.

– Нет, не кури на кухне. Мой завтра припрется и сразу унюхает. Будет скандал. Он чем больше пьет, тем сильнее ревнует. Иди на лестничную площадку.

Иван Семенович удивился:

– Да как же, Глаша, на площадку? Там соседи. И Липочка, не ровен час, заметит.

Глафира нехотя оторвала голову от подушки, включила ночник, глянула на часы и рассердилась:

– Какая Липочка? Какие соседи? Три часа ночи! Все спят уж давно!

«Она права», – подумал Иван Семенович да прямо в трусах на лестничную площадку и потрусил. Там он выкурил сигаретку, потом другую – уж очень как-то занервничал, Липочка-солнышко сильно волновала его.