– Чьё это имение? И что это за всадница там вдали? – вскользь спросил Исполатов.

– Это поместье Полторацких и их старшая дочь, Марфа Максимилиановна. Любит она ввечеру верхом прокатиться.

Исполатов рассеянно кивнул, словно совсем не интересуясь ответом на заданный вопрос и пожав приятелю руку, собрался удалиться.

Вдруг глубокую вечернюю тишину пронзил сухой короткий выстрел. Конь дико заржал, встал на дыбы и в мгновение ока сбросил свою наездницу на землю. Слабый крик, как звук лопнувшей струны, зазвенел в дрожащем воздухе. Всё это произошло так стремительно, что отец диакон замер, не успев даже сообразить, что случилось. Исполатов развернулся и быстро оценив ситуацию, ринулся через мост в сторону усадьбы. Пока он бежал по косогору вверх, отец Константин тоже пришёл в себя и устремился вслед за ним.

Конь, как ни чём не бывало, отбежал в сторону и неспешно что-то жевал, помахивая хвостом. Барышня, лежащая на земле, была жива и даже в полном сознании. По лицу её разливалась мертвенная бледность, она тяжело дышала, закусив губу, но не издавала ни звука.

Исполатов опустился перед ней на колени.

– Марфа Максимилиановна, Вы можете двигаться? Где больно?

Она недоуменно посмотрела на него прозрачными глазами и сделала попытку подняться, но тут же слабо охнув, опустилась обратно на ковёр из пунцовых и золотых листьев.

– Нога… Нога болит, больше кажется ничего. Как же так случилось? Принц… Ведь он такой у меня пугливый.

– Он испугался выстрела. Нужно позвать Вашего врача,– вмешался отец Константин.

– Не надо никого звать. Марфа Максимилиановна, разрешите мне отнести Вас в усадьбу на руках. Земля холодная, Вы можете простыть.

Полторацкая вспыхнула, но кивнула.

Павел Андреевич подхватил её, как пушинку и направился в сторону усадьбы.

Оттуда бежали уже к ним перепуганные люди.

Вечер длинного и насыщенного дня плавно заканчивался. В окошках кареты Исполатову уже почти ничего не было видно из-за наступающих сумерек. Он задернул шторку и откинулся назад, соединив по своему обыкновению ладони в форме пирамиды.

И вновь память услужливо и спешно нарисовала ему портрет Аглаиды Афанасьевны, мягкий каштановый локон, небрежно выскользнувший из сложной причёски, прямой и горячий взгляд карих глаз, изящное кружево манжета, плотно обхватывающее тонкое запястье… Исполатов стиснул зубы и быстро дёрнув шторку, нагнулся вперёд, бесцельно вглядываясь в подступающую черноту ночи.

"Невыносимо, хоть в петлю лезь…", промелькнула как будто не своя, но очень соблазнительная мысль, как бы скорее с этим покончить. Ужаснувшись и содрогнувшись такой безнадёжности, он усилием воли отринул этот мерзкий помысел.

"Господи, да что же мне делать? Я так не могу больше…".

Образ Алмазинской побледнел и исчез внезапно, вместо него сплошной вереницей понеслись события уходящего дня. Странный сон давнего друга в его подробном пересказе тоже встал, как живой перед глазами. И лютый холод раннего утра, и красные пятна уже запекшейся крови и разорванный расписной платок, "я не виновен, помогите!". Пальцы Исполатова быстро скользнули по прохладному стеклу. "Надо понаблюдать за этой историей, может это знак, может возможно ещё предотвратить трагедию…"

Карета резко остановилась.

Исполатов выбрался из неё и чувствуя, что раздражение захлестывает его целиком, поплотнее закутался в плащ и подошёл к кучеру. Тот слез с козел и в свете большого каретного фонаря осматривал ногу лошади.

– Ну что там ещё? – резко начал Павел Андреевич.

– Обождите, барин. Кобыла захромала, сейчас гляну ей копыто и двинемся дальше.

Исполатов поморщился.