Он усмехнулся, видя мои колебания.

– Мы справимся, босс. Даю слово. Я за всем присмотрю.

Если на кого и можно было положиться из моей бригады, то на Лукаса Альворадо. Он никогда не подводил и сможет прикрыть мою спину, если что.

– Ты сам напросился. – Хмыкнул я, вспоминая, какими несговорчивыми засранцами могут быть работники, которым приходилось батрачить в субботу вечером.

Через двадцать минут я уже сворачивал на Бикон-драйв, благодаря вселенную, что хотя бы сегодня я буду дома вовремя. Даже раньше, ведь часы показывали всего половину пятого.

Для Криса этот день был особенным, как и для любого из нас. Он пока ещё не научился скрывать истинные чувства, как всякий мужчина, и так и источал волнение. Его руки тряслись больше обычного, когда он, опираясь на костыли, выходил из дома. Он хотел понести хотя бы букет белых роз, что Полин купила в местной лавке, и старательно тянул к нему руку, но пришлось лишить его и этой маленькой радости. Он бы просто не смог передвигаться с цветами в руке, потому что все силы уходили на то, чтобы сжимать костыли и переставлять ноги. Слишком многого лишила его болезнь, и я сжался от того, что никак не могу это исправить.

Мы загрузились в «фиесту» Полин, потому что мой пикап был забит строительными материалами и не был рассчитан на ребёнка. Было в диковинку садиться за руль такой крохи, словно пересесть с тяжеловоза на пони. Костыли отправились в багажник. Крис пожелал сам открыть дверь и забраться в детское кресло, на что ушли лишние десять минут.

– Уэйн не поедет? – Спросил я, когда не досчитался одного из пассажиров.

– Слишком много работы в мастерской. – С грустью ответила Полин, пристёгивая ремень. – После суровой зимы всем вдруг понадобился ремонт. Но он очень хотел поехать.

Я коротко кивнул, лишь приблизительно представляя, что должен чувствовать отец, который не может увидеть дочь, потому что вынужден впахивать по три смены ради лишнего цента.

Всю дорогу в машине висело гнетущее молчание, будто мы ехали не повидаться с Элизабет, а на казнь. Я поглядывал в зеркало на Криса, пытаясь считать его эмоции по лицу, которое то и дело сморщивалось в гримасах. Из всех недугов, которыми страдало его тело, этот приносил мне самую острую боль. Мы справились со слепотой благодаря двум дорогостоящим операциям, и теперь мой сынишка мог видеть красоту мира, пусть и сквозь толстые линзы очков. Мы разработали его мышцы и суставы, и теперь он мог передвигаться хотя бы на костылях. А если он и дальше будет так же исполнительно посещать ортопеда и выполнять домашние упражнения, то через несколько лет сможет ходить самостоятельно. Его походка не будет ровной, он получит освобождение от уроков физкультуры и никогда не попадёт в команду по футболу. Но в следующий раз он сможет понести этот несчастный букет сам.

До четырёх лет и двух месяцев Крис изъяснялся лишь жестами и мычанием. Мы сменили трёх дефектологов и исправно посещали психолога, чтобы перебороть и это. Когда мой сын заговорил, это было самым лучшим, что я когда-либо слышал в жизни. Пусть поначалу его речь была бессвязной, и сейчас он всё ещё допускал кучу ошибок, но для меня его голос был соловьиной песней, которая затрагивала струны души.

Мой сын был самым сильным ребёнком на этом свете. Сильнее меня, сильнее самого Халка. Сколько боли и слёз он вынес на своём слабом теле, но это не сломило его так сильно, как сломило меня. К шести годам Крис сумел избавиться от пожизненного клейма «слепца» и «калеки», но так и не избавился от гримасничества. Иногда можно было заметить, как искажается его лицо без видимой на то причины. Растягивается в непонятном выражении, словно что-то пугает или злит Криса. Первое время это ужасало меня, потому что мне казалось, что сын корчится от боли. Но теперь мы привыкли, насколько можно привыкнуть к такому. Дети должны улыбаться и сиять счастьем, а не корчиться в танталовых муках. И сейчас, когда я видел улыбку на лице сына, я верил, что всё это стоило каждого вложенного цента.