– Мы вдвоем, – остановил я господина Чистоплюя, переступая на трап.

Иероним Балаганов помрачнел, но остался на причале.

Гонза последовал за мной.

Когда мы скрылись в капитанской рубке, я набросился на Кубинца с вопросами:

– Ну, что ты узнал?

– Убили Плавникова, Даг. Грубо и пошло, – сказал Кубинец. – Я все зарисовал. Даже одноразовый «кодак» на двенадцать кадров купил. Весь отщелкал. Так что сам посмотришь. Но тут все однозначно. На шее след от укола. Глубокий след, будто ампулой выстрелили.

– Ты поделился с Чистоплюем своими мыслями? – опасливо спросил я.

– С кем? – не понял Кубинец.

– С кем, с кем. С Балагановым.

– Оттого‑то он такой и мрачный. Ему еще с полицией проблему решать.

– Замнет?

– Выхода нет, – обнадежил Гонза.

– Тогда за работу, как сказал римлянин, приколачивая осужденного христианина к кресту.

Рубку этого судна даже при полной слепоте скромной назвать было нельзя. Стены из красного калифорнийского дерева с антикварными золотыми светильниками. Лобовое стекло мутновато, точно внутрь подпустили молока. Перед ним пульт управления и два роскошных кресла. Напротив длинный диван с разбросанными по нему небольшими декоративными подушками. Неподалеку шикарная видеопанель на жидких кристаллах. Из стены выглядывал бар.

Вроде бы не на чем взгляду зацепиться. И не скажешь, что из этой рубки пропал человек. Никаких следов борьбы и поспешных сборов. Такое ощущение, что здесь живая душа не появлялась уже несколько дней. Если Романов и исчез отсюда, то добровольно и неторопливо.

– Забыл сказать, Плавников кому‑то звонил перед смертью, – вдруг протянул Кубинец. – Секретарши на месте не было. Ее срочно вызвали в бухгалтерию. Отсутствовала она два часа. За это время он несколько раз куда‑то звонил.

– И в это время его могли спокойно убить, – закончил я мысль Кубинца.

– Вот именно, – поддакнул Гонза.

– Установить, кому звонил Плавников, можно?

– Нет. Аппаратура зафиксировала звонок, но определить номер не смогла.

– Полная и чудовищная задница, – выразился я в сердцах и опустился в водительское кресло.

– Абсолютно так, – согласился Кубинец.

– Смотрю, ты уже выражений поднабрался, – рассеянно заметил я, опускаясь в кресло.

Сидеть было как‑то неудобно. Я поерзал, пытаясь устроиться, но ощущение не пропадало. Такое чувство, что взгромоздился на семейство ежей.

Я выбрался из кресла и внимательнейшим образом его осмотрел. Кресло как кресло. Черное, кожаное, с высокой спинкой, удобными подлокотниками и белой каймой по низу. Не к чему придраться. Разве что к кайме. Уж больно странно смотрится. Я наклонился и стал ощупывать поверхность. Белая кайма при ближайшем рассмотрении и прощупывании явила неумелый и неаккуратный шов. Шили его не на фабрике.

Я ощутил прилив восторга. Клокочущее чувство, похожее на морскую волну, нависшую надо мной. Первые капли срывались и разбивались о мое лицо. Только бы не захлебнуться. Не отравиться пьянящей эйфорией и не пропустить что‑то важное, клочок, частичку, ключик.

Я неспешно распрямился и перевел дыхание.

Гонза уставился на меня, как таежный охотник, увидевший снежного человека из опустившейся летающей тарелки.

– Нашел? – не размыкая губ, спросил он.

– Что‑то есть, – осторожно ответил я. – Сейчас посмотрим.

Кубинец затаил дыхание.

Я вытащил из пряжки брючного ремня короткий нож. Ремень два года назад подарил друг из Соединенного Королевства – бывший сотрудник Интеллидженс сервис. И я никак не мог нарадоваться подарку. Всегда при мне: компактен, удобен, незаменим. Неспешно опустившись на пол, я подпорол ножом белую ленту. Она отходила легко, как старая кожа со змеи. Под ней обнаружилась молния. Раскрыв ее, я стянул с кресла кожаный чехол. Под ним в сиденье находился лючок, ведущий в глубь кресла. Из‑за замка на нем мне и было неудобно сидеть.