Девушка чувствует нарастающее беспокойство. Неужели даже здесь, за много километров от города, она не может почувствовать себя в безопасности?

Раздается шелест крыльев, и с того места, где Сабина заметила движение, вспархивает темная птица, поднимаясь к скату пристройки. Всего лишь ворона! Видимо, последние дни и в самом деле заставили ее бояться собственной тени.

Ворона наблюдает за девушкой блестящими пуговками глаз, перебирая когтями по рейке искусно сделанного карниза. Странно: что городская птица забыла в лесу?

Успокоившись, Сабина резко топает ногой на чернуху, но та совершенно не обращает внимания на попытки согнать ее с облюбованного места. Чувствуя нерациональную досаду, девушка поднимается на крыльцо главного здания. Оставаться снаружи ей больше не хочется.

Резные двери не заперты. Просторная светлая передняя с двухуровневыми окнами с арочными проходами в левое и правое крыло здания увешана картинами, преимущественно разного рода пейзажами, и Сабина не уверена, принадлежат ли какие-то из них авторству Чиркена, хотя попадаются и несколько полотен с неопределенным содержанием, которые выглядят довольно старыми. За одним из прямоугольных порталов прямо рядом с главным входом девушка обнаруживает что-то вроде библиотеки: стены комнаты подпирают книжные стеллажи высотой до самого потолка, у дальнего конца расположены несколько кресел и приставленные к ним угловые столики. Еще один стол солидных размеров обрамлен с обеих сторон вытянутыми окнами, на нем разложены стопкой сложенные белые листы бумаги и стопки книг с закладками. У самого края столешницы в мраморной подставке разместились остро наточенные карандаши и разноцветные канцелярские ножи, которых было, кажется, даже больше, чем карандашей.

Ее мать всегда точила карандаши ножом, никогда – обычными точилками.

У пары лезвие оказывается выдвинутым, когда Сабина подходит рассмотреть поближе. При взгляде на них внутри рождается мутная маета. Какой-то ее части хочется взять один из них в руки, оценить остроту, провести по хрупкому металлу пальцем, и дыхание учащается при одной только мысли об этом. Даже когда готовила, девушка старалась не использовать острые ножи.

Отведя взгляд от поблескивающих лезвий, Сабина обращает внимание на лежащий в стороне от прочих книг пухлый том в тканевом переплете, из-под корешка которого выглядывает алая ленточная закладка. «Цветочная традиция: история, поэзия и символизм в учении о цветах» – значится на обложке.

Интересно, кто из жителей поместья поклонник флориографии? Недавнее беспокойство не успело сойти на нет, и руки хочется чем-то занять, поэтому девушка поднимает книгу и раскрывает на заложенном лентой месте.

Шрифт стилизован под ручное письмо, и на секунду Сабина пытается уцепиться за кончик даже не мысли, а ускользающего воспоминания, но ощущение быстро проходит, когда она замечает, что один из абзацев на странице выделен карандашом:

«Плутону (Гадесу, Аиду) и Прозерпине (Персефоне) были посвящены нарцисс, адиантум и кипарис, который, однажды срубленный, не сможет вырасти вновь. Моры носили венки из нарциссов, аромат которых был настолько мучительно сладок, что доводил до безумия».

Кожу вспарывают мурашки, от волнения зрение на мгновение теряет свою четкость, размывая цвета, растворяя формы и собирая их в образ мертвого цветка. В руках такой же мертвой Маши.

Какое горькое совпадение. Порой ей представлялось, что, как и для Персефоны, в самый омерзительный момент земля разверзнется у нее под ногами и она провалится куда угодно, лишь бы не оставаться там, где была она, и вместе с ней провалятся боль, злость и тошнотворное чувство собственной беспомощности. Миф и прежде казался ей до странности постылым, тошным, вместо истории любви Сабина видела в нем лишь мучения жертвы и преступное оцепенение той, что должна была стать спасителем. Однако теперь сквозь строки проглядывает что-то и вовсе почти зловещее.