Ребята рассказывали ротные новости. Иванцов, хитрован, сбежал из санбата потому, что имел свой расчет. Ходили упорные слухи, капитана Гладкова назначат комбатом, а Иванцов мылился на его место.

– Не поставили?

– Нет, – покачали головами ребята. – Оно и к лучшему, что Гладкова оставили. Поставь ротным такого, как Иванцов, он за звездочки и ордена людей, как дрова, класть будет.

В полку, а тем более в батальоне трудно что-либо скрыть. Однажды, еще до меня, на каком-то празднике подвыпивший капитан Гладков обронил фразу о том, что знает каждого бойца в роте, все, как родные, – тяжело видеть, как они в бою гибнут. В принципе, нормально сказал. Ивану Алексеевичу Гладкову было под сорок лет, он и взводом долго командовал, и ротой, аж с сорокового года. Сослуживцы батальоны возглавляли, кто-то и в полковниках ходил. Хороший командир, но карьера у Гладкова не слишком складывалась.

А тут после Сталинграда и Харькова, пока я лежал в санбате, вручали награды, присваивали очередные звания. Начштаба полка предложил кандидатуру Гладкова на должность выбывшего комбата. Опытный, грамотный командир, воевавший с осени сорок первого, Гладков с новой должностью вполне бы справился. Но командиру полка попала вожжа под хвост. Мол, ему комбаты-орлы нужны, которые, не колеблясь, в бой роты посылают, а Иван Гладков над погибшими панихиду разводит. Рота ему родной стала! С таким настроем много не навоюешь.

Лизоблюды поддакнули. Кто-то вспомнил, как Иван Алексеевич слезу пустил, когда умирал его ординарец, ну и решили оставить Гладкова ротным. А ведь ротный наш не из мягкотелых был, решения принимал верные, и рота дралась не хуже других.

– Переживал Иван Алексеевич, – рассказывал Антон. – Комбата он заслужил. А Иванцов уж как на его место рвался.

Награды вручили немногим. Капитану Гладкову – орден Красной Звезды, первый орден за полтора года войны. Иванцов, Завада и кто-то из бойцов получили медали. Спасибо и за это. Раньше вообще наградами не баловали.

Хорошо с ребятами посидели. И выпили, и откровенно все новости обсудили. Хотя скажу откровенно, я ведь тоже на медаль рассчитывал. Две пулеметные точки подавил и дал возможность роте успешно атаковать. Ладно, обойдусь.

В санбате пролежал недели две. Снова принял взвод. Много новых лиц. И что меня удивило, некоторые еще ходили в гражданской одежде. Старые шинели или телогрейки всем нашли, но под ними носили домашние свитера и брюки самых разных цветов, не говоря про обувь.

Сразу включили в учебу – никак не забывали мое преподавательство в Ташкентском училище. Кроме своих новобранцев, дали человек по пять из 1-го и 3-го взводов. Если Чепелев и Иванцов обучали тактике, то боевую подготовку повесили на меня. С оружием было туго.

Получили по ленд-лизу партию американских винтовок «спрингфилд». С ней проблем не возникало. Простая хорошая винтовка на десяток сантиметров короче трехлинейки, и удлиненное до самой мушки ложе. Прицел был в ярдах (0,9 метра), но к этому легко привыкали. В роте «американками» вооружили примерно треть бойцов. На пристрелку выделили всего по двадцать патронов.

Но проблемы нештатного и трофейного оружия я уже испытал. После первых же боев начнется нехватка патронов. Винтовки погрузят в обоз и начнут заменять трехлинейками, оставшимися от выбывших из строя бойцов. Во взводе имелись поначалу с пяток румынских винтовок «манлихер», но вскоре кончились патроны дефицитного калибра 6,5 мм, и «румынки» потихоньку выбросили.

В полк поступили также несколько десятков американских автоматов «томпсон» необычно крупного для нас калибра 11,43 мм. Автоматов ППШ тогда было мало, и «томпсоны» расхватали, кто успел. Нашему взводу не досталось, но я особенно не жалел. Знал, что патроны к этим автоматам исчезнут очень быстро.