Началась длительная боялская склока, которую сами думцы называли на закатный лад дискуссией. Охрана напряглась, готовясь остановить драку, ведь спорщики в любой момент могли перейти к физической аргументации своей правоты.

В обычаях боял были так называемые пленарные совещания. Их устраивали после обычных, на улице, без охраны. Сегодня в думской зале витало отчетливое предчувствие «пленарки».

Егор Емельянов очнулся в сыром темном помещении. Он лежал на соломе, притом в очень неудобном положении. Правая рука онемела. Ефрейтор пошевелился и загремел цепями. Выяснилось, что руки и ноги богатыря-дембеля закованы в крепкие «браслеты», а цепи крепились к большому кольцу в стене.

Емельянов-младший дернулся. Бесполезно.

Огляделся. Темная каменная каморка с единственным окном под потолком. Да и то, не окном, а зарешеченной щелью, в которую проникал смутный свет. Мощная дубовая дверь. У противоположной стены валялся Иван.

Тишина давила на уши, как вода при нырянии на большую глубину.

– Братка! – сипло позвал Егор.

Старшой и ухом не повел. Ефрейтор заворочался, пытаясь сесть. Получилось.

Иван проснулся от звона Егоровых цепей, принялся возиться, бренча своими.

– Доброе утро, – сказал младший брат.

– Угу, офигенно доброе, – пробурчал Старшой. – Воняет, блин… Сдох кто-то, что ли?

– Тот, кто до нас тут парился.

– Шутничок. – Иван уселся, привалился спиной к стене. – Значит, опоил нас косоглазый. Мне он сразу не понравился, а я, наивный юноша, тебя послушался.

– Ну, не повезло, – надулся Егор.

– А когда тебе везло-то?

Ефрейтор промолчал. Сержант, злящийся на брата, постарался осмыслить ситуацию: «Все карты в руках Станислава. Зачем ему понадобилось нас сажать? Вдруг этот худощавый перец – отъявленный маньяк? Потрошитель. Тогда мы попали по полной программе. Пока забудем эту версию. Что еще? Политика. Борьба с Полканом».

Дверь открылась, в каморку вошел боялин Драндулецкий. Он отчаянно морщил нос, не в силах терпеть тюремные запахи. До дембелей донесся аромат духов Станислава. Смешавшись с затхлым, провонявшим сыростью и падалью воздухом, этот аромат стал особенно невыносим.

Лоб боялина украшала здоровенная ссадина.

– Чего уставились? – почти взвизгнул Драндулецкий. – Работа в думе сопряжена с опасностями. Для народа стараемся, живота не жалеем.

Тут вельможа спохватился: нужно ли оправдываться перед иноземными злоумышленниками? Обернулся к охраннику, держащему факел:

– Они надежно прикованы?

– Да, ваше боялство.

Станислав прогулялся между пленниками, разглядывая грязную солому, которой был обильно засыпан пол. Остановился, потрогал ссадину. Заговорил:

– Я знаю о вас все. Проклятый Люлякин требует вас отдать, но я такую глупость не содею. Вы смертельно опасны, особенно здоровяк. До приезда князя посидите под замком. Если хотите признаться в своих подлых намерениях сейчас, то я внимаю. Может, Световар смилостивится и заменит казнь каторгой.

– Не в чем нам признаваться, – отрезал Иван.

– Что ж, я и не надеялся на сотрудничество. Заговор налицо.

Боялин покинул узилище, брезгливо поддерживая полы куньей хламиды.

Охранник отомкнул часть цепей от колец и запер дверь.

– Попали… – вымолвил Егор, разминая руки. Теперь стало свободнее, хотя арестанты напоминали кукол-марионеток.

Старшой лишь скрипел зубами. За кого их все-таки принимают?

Перед гадалкой Скипидарьей стояла серьезная этическая проблема. Всякая предсказательница в курсе, что нельзя распоряжаться своим знанием, непосредственно влияя на события, которые предрекла. И все, естественно, знают главное правило обхода запретов: если очень хочется, то можно.