– Подожди в комнате. Осталось совсем ничего.
– А я с матерью поцапалась. Вот, думаю, может, у тебя остаться… – и взглянула на Грибоедова так, что у него подогнулись ноги, он присел и схватился за тряпку.
– Иди в комнату, я – быстро, – растерянно пробормотал он.
– Может, помочь?
– Не надо… хватит и меня, – он окунул тряпку в ведро.
– Как знаешь, – Настя ушла в комнату, зашуршала там.
Грибоедов раздраженно шваркнул тряпкой о пол, – лицо облепили мелкие брызги. Алексей Михайлович беззвучно выругался, как рыба, открывая и закрывая рот. Морщась и отплевываясь, он вытер губы и лоб тыльной стороной ладони. Схватился за тряпку, ожесточенно налег на стену.
– А я водку принесла! – прозвенела Настя из комнаты. – Давай быстрей…
– Еще немного! – Грибоедов стиснул тряпку.
Надо сказать Насте, чтобы уходила. Не до нее сейчас. Если она останется, тогда пиши – пропало: не видать ему романа. Но он все медлил. Никак не мог решиться. Он набрасывался с тряпкой на пятна, разводы, наплывы и старался не думать о Насте, освободиться от ее взгляда, губ, тонких ног. Он шмыгал носом, задыхаясь от запаха хлорки, и ему казалось, что лицо все еще покрыто мелкими брызгами.
– А ты время зря не терял, – вкрадчиво докатилось из комнаты.
– Ты о чем? – Грибоедов замер, вцепившись в тряпку. За спиной насторожился У, глухо зарычал.
– О рукописи, конечно… О чем же еще.
– Ах, это, – он кашлянул и выдавил чужим, ломким голосом.– Это так. Пустое. Не мое. Знакомый оставил.
– Так я посмотрю, – звонко ударил голос, и Грибоедов передернулся.
– Не стоит, – сказал он.
– Я тебя не слышу, – весело отозвалась Настя. Она наверняка уже выпила.
– Не надо, не читай, – почти выкрикнул Грибоедов.
– Все равно я тебя не слышу! – Настя рассмеялась. У протяжно, с надрывом завыл.
Хотел броситься в комнату, – отобрать роман. Но так и остался с тряпкой у стены, словно прикованный. Брызги, пятна, подтеки… Будь что будет. Если редактору роман понравился. Значит, и Насте… Вдруг из комнаты донесся тихий, сдавленный плач. Как будто собачонка скулила. У загромыхал, заглушая комнатный плач. Грибоедов оторвался от тряпки…
Грибоедов застыл в дверном проеме. Настя, поджав под себя ноги, сидела на полу среди расшвырянных листов романа и покачивалась, закрыв лицо ладонями. Словно кто-то наотмашь ударил ее.
– Что с тобой? – Грибоедов кашлянул, машинально вытирая мокрые руки о майку.
– Зачем? Скажи, зачем? – провыла Настя, раскачиваясь.
– Что-то не так? – он шагнул к ней.
– Не так?! – она сгребла листы и швырнула их в него. – Как ты мог? Как ты посмел? – она взмахнула кулачками над разметанной рукописью.
– Это неразумение… неумение…, – путано пробубнил Грибоедов, дрожащими руками подбирая листы.
– Ты даже имя мое не изменил. Я доверяла тебе, а ты…
– Зря ты так… – прошелестел Грибоедов, вызволяя страницу из щели между стеной и шкафом.
– Я думала, что ты … – Настя задохнулась, взмахнула кулачками и выкрикнула навзрыд.– А ты… ты, оказывается, меня просто использовал…
И тогда Грибоедов подскочил к Насте и, потрясая романом, заговорил горячо, торопливо. Его словно прорвало. Но он не слышал сам себя, – в коридоре разошелся У, то ли перебивая, то ли вторя Алексею Михайловичу. И казалось, что это сам Грибоедов ревет и воет.
Настя замерла, испуганно глядя на Грибоедова. Вдруг она вскочила с пола и кинулась вон из комнаты… Грохнула входная дверь.
16
Как только Настя ушла, У стал успокаиваться, замолкать. На журнальном столике ждала бутылка водки – плоская и приземистая. Рядом со стеклянной фляжкой – бокал на тонкой длиной ножке и с пятном розовой помады на кромке. Плеснул в бокал, выпил залпом, крякнул, поморщился. Опять налил и опустошил бокал в два захода, подбирая с пола последние страницы. Перед глазами всплыло перекошенное, заплаканное лицо, уши резанул жалкий, злой голос… Грибоедов передернулся. Да. Промашка вышла. В уборной с укором вздохнул У. Грибоедов потерянно бродил по комнате, шелестя романом. И вот Настя потускнела и пропала, ее голос захлебнулся в шуме У, который убаюкивал, покачивал Алексея Михайловича… Ничего. И без Насти проживем как-нибудь. Будут и другие читатели.