Андрей был всё же старшим. Постаравшись успокоиться сам, он объяснил свой план. Наш единственный шанс был в том, чтобы я полез вперед и добрался до второго выхода, а потом позвал на помощь. В общем-то, ничего другого нам просто не оставалось, хотя надежда на успех была крошечной. Но у меня были совок и фонарик, а туннель впереди, насколько хватало света, немного расширялся. Мы договорились перекрикиваться каждую минуту, и я стал пробираться вперед, извиваясь подобно земляному червю.

Паника и отчаяние затуманили мои воспоминания, я помню лишь как бесконечно полз, и полз, и полз вперед, раздирая руки, колени и одежду. Крики брата из темноты позади меня становились все тише, пока не превратились в бессмысленные, искаженные эхом глухие завывания. Я охрип и больше не пытался кричать в ответ. Впереди показался свет. Я выбрался из земли, разбрасывая комки сырой грязи, у самого дна того же самого оврага, в его начале, рядом с ручьем и кучей мусора, который годами сбрасывали вниз жители окрестных домов.

Расплакавшись от счастья, я с трудом поднялся на ноги и осмотрел себя. Ужасно. Нужно спешить за помощью – но куда? И… что скажет Бабушка? Она убьет меня. Убьет нас обоих, совсем. Подняв размытый от слёз взгляд, я увидел голову Бабушки над краем обрыва. Она глядела прямо на меня, грязного и жалкого нарушителя всех её правил, и какие же злые были у неё глаза. От шока я потерял сознание.

Открыв глаза, я увидел над собой темнеющее небо. Мы пропустили время ужина. Всё тело болело. И тут я понял, что просто не могу. Я ни за что не смогу рассказать Бабушке (мне, конечно, просто почудилось, что я видел её наверху), что мы делали и что произошло. Да, я трус, ужасный трус. Но тошнота подкатывала к горлу при одной только мысли о признании. Я уже говорил, что очень боялся её. Теперь вы понимаете – насколько. Боже правый, я был всего лишь напуганным ребёнком!

Хотя, конечно, это всё просто дешёвые оправдания. Моясь в одиночестве под колонкой, я клялся себе, что завтра спасу брата сам.

– Где твой брат? – Скрипучий, как пара ржавых дверных петель, голос – спокойный и какой-то холодный. Ни слова про мой вид или про опоздание. Я вжал голову в плечи.

– Не знаю, мы поссорились и гуляли отдельно. А он что, ещё не пришёл? – Жалкая, очевидная ложь.

– Ещё нет. Мой руки и ешь. Тарелка на столе.

Больше не было сказано ничего. Я долго ворочался в кровати, представляя своего брата там, в плену холодной земли, словно похороненного заживо. Мне снились кошмары.

Утром мне нашлась работа в огороде, отлынивать было невозможно. Я собирал в баночку колорадских личинок под тяжёлым немигающим взглядом Бабушки, сидевшей на крыльце в своем кресле. Сумев улизнуть только после полудня, я понёсся огородами к оврагу.

Едва забравшись в грот, я услышал завывания и стон. Я кликнул брата и полез к нему, подобравшись к подошвам его кроссовок.

Господи, как же он был мне рад. Спрашивал, когда будет помощь, и почему так долго, и собрались ли взрослые с лопатами, ещё что-то про верёвку – Андрей говорил взахлеб, смеялся и стучал ногами. Он провел в туннеле уже сутки. И ночь – один, в полной темноте.

Запинаясь, я объяснил ему, что помощи пока не будет, ну то есть будет, вот я ему сейчас и помогу, вытащу его, у меня и фонарик заряжен… Какое-то время он молчал, а потом ударил меня ногой по лицу. Я отполз назад, как мог старался его убедить, что так всем будет лучше. Он согласился. У него не было особого выбора.

Я ковырял землю так и этак, сбегал за длинной тяпкой, тащил его за ноги под ужасные крики боли. Пробрался с другой стороны, через выход у ручья, и когда мы оказались лицом к лицу, он плюнул в меня. Я делал подкоп под его грудью, говорил выдохнуть и тянул. Принес ему свечи и спички, чтобы в его пещере (да, я уже называл про себя это место «его пещерой») был свет – ведь фонарик я уносил с собой. Принёс брату воды и пару яблок, потом таскал еду с Бабушкиной кухни.