Дайте соль, я помою вам раковину.

У Лены опять сопли?

У хороших хозяек продукты не портятся.

Что это тут валяется?

Володя в не глаженной рубашке?

А, это ты так погладила.

Мама отвечает что-то, с каждым ответом всё более грубое. А после ухода бабушки мама плачет. Когда мама плачет, она запирает дверь ванной, чтобы папа не заходил к ней. Я обязательно скребусь к маме – мне не нравится, что она плачет одна. Когда плачешь, обязательно надо, чтобы тебя жалели. Мама открывает мне, мы сидим под раковиной, и я её жалею.

Но всё же бабушка не приходит часто. Пока папа на работе, мы с мамой ходим в «Стекляшку». Так все называют универмаг, который через парк наискосок. Бывает, мы подолгу стоим там в очередях за колбасой или творогом. Мне нравятся очереди. Когда мы встаём в хвост, лица людей всегда сосредоточенны, губы сжаты, а глаза вглядываются вдаль – не пролезет ли кто вперёд них? Вдруг в хвосте я начинаю громко рассказывать стихи или петь песни. Такая уж маленькая я – мне нравится внимание, к тому же, я знаю много песен и стихов, мы учили их наизусть вместе с мамой. Люди оборачиваются. Лица смягчаются, появляются улыбки. Кто-то уже ковыряется в сетчатой авоське, доставая для меня добытую в другой очереди конфету. Мне очень нравится эта перемена в людях. Я люблю вызывать улыбки. Из очереди за колбасой мы все будто бы превращаемся в компанию весёлых друзей.

– Конфетки-бараночки, словно лебеди саночки! – как можно громче стараюсь я, в руках невидимая гитара. Смешная.

– Ну она точно артисткой будет! И красавица какая уже! – улыбается женщина с бородавкой на щеке, из бородавки торчит волосок.

Уже тогда я точно знаю, что я красавица. Об этом мне говорят родители, бабушка, часто даже незнакомые люди.

Потом всё как-то неуловимо меняется.

Очереди в магазинах вдруг исчезают, а на улицах появляются маленькие домики, «ларьки», в которых всегда много яркого, разноцветного, желанного.

По телевизору теперь всегда показывают интересное, это называется реклама. В рекламе красивая женщина- полицейский, на фоне горного жаркого пейзажа, обыскивает мотоциклиста и вытаскивает у него из кармана пачку жвачки «Стиморол». Маленькая я очень хочу попробовать «Стиморол». Наверное, эти круглые белые конфетки удивительно вкусные. Мы с мамой идём в «стекляшку» – там «Стиморол» продают поштучно, в маленьких целлофановых пакетиках. Тётя Люда, продавщица, насыпает нам две штуки. Они оказываются вовсе не круглыми, а прямоугольными, и к тому же совсем невкусными – лишь намёк на мяту во рту, быстро переходящий в резину. Зато на праздник родители покупают большой шоколадный батончик из рекламы. Я беру его с собой в садик, и ем так, чтобы все дети видели, что именно я ем. Это круто – есть батончик из рекламы. К тому же, он не разочаровал – это действительно сладко и весело хрустит орехами.

Со временем воздух в квартире всё чаще становился странным, уже даже без прихода бабушки. Я не прошу ничего из «ларька» и стараюсь не смотреть на витрины магазинов. Я точно знаю – что-то плохое произошло в нашей стране, папа потерял работу и у родителей нет денег. На обед будут макароны с маслом, а в коридоре стоит огромный мешок с хлопьями, которые надо залить молоком, чтобы получилось картофельное пюре. Из этого мешка мы ужинаем каждый день. Мама часто сидит на кухне, опустив голову на руки, смотрит прямо перед собой.

В квартире появляются огромные катушки с прозрачной плёнкой. Папа теперь торгует этой плёнкой на рынке, который вдруг образовался рядом с ближайшей к нам станцией метро. Кажется, он очень стыдится того, что ему надо торговать. Порой он почему-то громко ругается, и плюёт на телевизор. Ещё он очень боится, что кто-то из знакомых увидит его на рынке.